Пойди поставь сторожа

— А то, что ты и сейчас могла бы разгуливать по городу босая, расхристанная, в джинсовом комбинезоне на голое тело — и все скажут: «Порода Финчей! Это врожденное!» Мейкомб поухмылялся бы и пошел заниматься своими делами: старушка Глазастик Финч все та же. Мейкомб с радостью готов поверить, что ты купалась нагишом. «Не меняется! Джин-Луиза верна себе! Помните, как она?..»

Генри отставил солонку.

— А попробуй-ка Генри Клинтон хоть на волосок отклониться от правил, Мейкомб скажет не: «Клинтоны — они такие!», а «Плебейство не скроешь!».

— Хэнк, неправда! И ты сам это знаешь. Нечестно и неблагородно так говорить, но это дело десятое, а главное то, что это не так!

— Это так, Джин-Луиза, это так, — мягко ответил Генри. — Ты, наверно, просто никогда не задумывалась.

— Хэнк, это называется «комплексы».

— Никаких комплексов у меня нет. Просто я знаю, что такое Мейкомб. Я не страдаю на этот счет, но — врать не стану — помню об этом. Кое-что я делать не должен, а кое-что — просто обязан, если хочу…

— Что?

— Ну… Я очень хочу жить здесь, а еще — того же, чего хотят все. Добиться уважения, служить городу, работать и хорошо зарабатывать, сделать себе имя, жениться и обзавестись семьей…

— Именно в таком порядке, как я понимаю?

Джин-Луиза вскочила и выбежала из аптеки. Генри кинулся следом. В дверях обернулся и крикнул, что счет оплатит через минуту.

— Подожди ты!

Она остановилась:

— Ну?

— Милая, пойми, я просто хотел объяснить…

— Да не надо мне ничего объяснять. Я вижу перед собой мелкого человечишку, который всего боится — боится ослушаться Аттикуса, боится быть самим собой, боится выглядеть иначе, чем все это тупое стадо вокруг…

Она осеклась и пошла прочь. Кажется, туда, где ставила машину. Кажется, она оставила машину у конторы.

— Джин-Луиза, прошу тебя, подожди минутку.

— Хорошо. Жду.

— Я вот сказал, что тебе многое доставалось даром…

— О-о, да, мне все само просто плыло в руки! Вот поэтому меня и тянуло к тебе. Я преклонялась перед тобой, глядя, как ты трудом и упорством добывал все, что у тебя есть теперь, как ты сам себя создавал. Я думала — для этого очень многое надо, и оно у тебя есть… И ошиблась. Оказалось — у тебя кишка тонка!

Она шагала, не обращая внимания ни на Мейкомб, который наблюдал за ней, ни на Генри, который комично и жалко плелся следом.

— Джин-Луиза, пожалуйста, послушай, что я скажу…

— О, черт, ну что еще?

— Я просто хотел сказать… спросить… Что я, по-твоему, должен делать? Чего ты ждешь-то от меня?

— Что делать? По крайней мере, носа не совать на заседания этого вонючего совета граждан! Близко не подходить к этим подонкам! И плевать мне сто раз, что рядом с тобой сидит Аттикус. Да пусть бы хоть сам король английский сидел справа, а лично Господь слева! Я жду, что ты поведешь себя по-мужски!

Она задохнулась негодованием.

— Ты… Ты был на войне, черт возьми, там страшно, я понимаю, но ты прошел ее, ты же ее прошел! И вернулся домой, чтобы здесь бояться всю жизнь — бояться Мейкомба! Мейкомба, штат Алабама! О господи!..

Они стояли у дверей конторы.

Генри схватил ее за плечи:

— Джин-Луиза, да постой же ты спокойно хоть секунду! Пожалуйста! Послушай меня! Знаю, я не Бог весть что, но все же задумайся на минуту… Прошу тебя. Это мой город, моя жизнь, как ты не понимаешь? Черт бы все побрал, пусть я — белая шваль, но я белая шваль округа Мейкомб. Да, я трус, я — ничтожество, меня убить мало, но это мой дом. Чего ты добиваешься? Чтобы я трубным гласом оповестил весь белый свет: я Генри Клинтон, а вы все дерьмо собачье? Мне здесь жить, Джин-Луиза. Когда ты это уразумеешь наконец?

— Пока что я уразумела, что ты — бессовестный лицемер.

— Я все пытаюсь тебе объяснить, что роскошества, доступные тебе, мне не по карману. Ты вправе вести себя как вздумается, а я совсем не все могу себе позволить. Как я буду полезен городу, если он ополчится против меня? Может, мне все бросить — а ты ведь не станешь отрицать, что кое-какие знания у меня имеются и я в Мейкомбе совсем не лишний? Согласна? Мою работу кто попало не сделает. Неужели так вот все бросить, выкинуть на свалку, вернуться домой и продавать муку людям, которым мог бы пригодиться мой талант? Ты считаешь — дело того стоит?

— Генри, как ты уживаешься с самим собой?

— Легко. Иногда достаточно просто не афишировать свои взгляды, только и всего.

— Хэнк, мы с тобой на разных полюсах. Я мало что знаю, но одно знаю точно. Я с тобой не уживусь. Я не могу жить с лицемером.

Приятного тембра мужской голос у нее за спиной произнес:

— Не понимаю, почему. У лицемеров такое же право жить в этом мире, как и у всех прочих.

Джин-Луиза обернулась и встретилась взглядом с отцом: шляпа сдвинута на затылок, брови вздернуты, на губах улыбка.

17

— Хэнк, — сказал Аттикус, — а сходи-ка ты полюбуйся розами на площади? Найдешь верные слова для Эстеллы — она подарит тебе цветочек. Кажется, сегодня верные слова нашел я один.

Он дотронулся до лацкана со свежим алым бутоном в петлице. Джин-Луиза взглянула через площадь и увидела черную против солнца фигуру — Эстелла усердно рыхлила землю под кустами.