Пойди туда — не знаю куда

ГЛАВА ВТОРАЯ, рассказывающая о том, как Василиса и Царевич сначала нашли, а потом опять потеряли друг друга

— Кукушка-вековушка, сколько мне суженого ждать осталось? — спросила Василиса.

И вещая птица, подумав, ответила из березовой рощицы за речкой:

— Ку-ку… ку-ку… ку-ку…

Тринадцать раз прокуковала кукушка. Тринадцать, Господи!..

— Ну, это еще не факт! — нахмурилась вопрошавшая. — К тому же мы с тобой, подруга, не уточнили единицу измерения. Что значат эти твои «ку-ку»? Тринадцать лет?.. А может быть, дней?.. часов? А что, если — секунд?!

И тут сидевшая на песчаном откосе Дунькиной Гривы эффектная медноволосая женщина в джинсовом костюме крепко-накрепко сомкнула глаза и, быстро перекрестившись, зашептала:

— Один… два… три… четыре… пять, мамочки!..

Когда, досчитав до тринадцати, Василиса быстро открыла глаза, он, близоруко щурясь, уже стоял в воде, все такой же узкоплечий, в мать чернявый, с ямочкой на подбородке и заметными уже залысинами на высоком лбу.

— Ну, здравствуй, Царевич! — тихо сказала Василиса. — Это сколько же годков мы с тобой не виделись?

— Семь, — растерянно улыбнулся молодой человек в засученных до колен трикотажных тренировочных штанцах. — Семь лет, три месяца и, кажется, девять дней… А ты что, замужем?

— С чего ты взял?

— Кольцо у тебя…

— Так ведь оно же не на правой руке, Иванушка! А ты… ты-то не женился? У тебя — вон, тоже…

— Да это так, глупости… Перстень это, подарок, — пряча руку за спину, смешался Царевич.

— Ах, перстень, ах, подарок!.. Куришь?.. Да ты проходи, присаживайся, чего столбом стоишь?!

Это был тот самый поросший тальником мысок, с которого их снял военный вертолет. По темной торфяной воде Чернушки сновали водомерки. Лениво шевелилась речная трава. Над душно цветущей таволгой нудел настырный шмель.

— Как твоя мама? — подставляя палец букашке, спросила Василиса.

— На пенсии… А твоя?

— А моя вот еще одну козу купила… Любишь козье молоко?

Божья коровка неторопливо переползла с травинки на ее покрытый облупленным лаком ноготь, потом по большому пальцу — на запястье.

Царевич осторожно тронул синеватый рубец у нее на локте:

— Бандитская пуля?

— Как же, дала бы я этому гаду выстрелить!.. У меня ведь, Иванушка, аж четвертый дан по контактному каратэ… Ю андестенд?.. А это я с мотоцикла кувыркнулась. Хороший был мотоцикл, японский… Помнишь, как за нами Повитухин бежал?

Да как же он мог забыть от изумления выронившего пакет с макаронами, невредного долговязого ментяру, его дикий, с подвывом, вопль: «Эй!.. Эй, ты чего, сбрендил, что ли! А ну стой, стой, такой-сякой!..» Разбрасывая в стороны несусветно длинные ноги, Повитухин понесся по Советской, само собой главной в поселке, улице, и Царевич, ровно минуту назад вдруг заявивший тусовавшейся у магазина честной компании: «Слабо газануть на милицейском драндулете? Добровольцы есть?..» — этот вот лихо вскочивший в седло тихоня, шало тараща глаза, закричал полгода уже не разговаривавшей с ним Василисе: «У него сейчас тапочки с ног послетают!..» — «А у нас с тобой головы, дурачок! — захохотала в ответ бледная, прильнувшая к его спине подельница. — А ну, подбавь газу!» — «Маньячка!» — «Ты сам маньяк!..»

Каким-то чудом сошло с рук и на этот раз. Отец, правда, слег вскоре после этого случая, слег и больше уже не вставал…

— Слушай, а ведь ты меня тогда удивил, ой как удивил! — покачала головой Василиса. — Ну ладно бы Чмуня или Припадочный, с них станется, но чтобы ты!.. Иванушка, скажи честно, зачем ты этот чертов мотоцикл угнал?

— А ты и не догадалась?.. Сказать тебе кое-что хотел…

— Что ж не сказал-то?

— Не смог… Тогда не смог.

— А сейчас?

— Н-не знаю, не думаю…

— И молодец, и умница, — засмеялась Василиса. — Сейчас это знаешь как в духе времени: ни об чем не думать, ничего не знать?.. А то как задумаешься, как узнаешь!..

— Наоборот.

— Что наоборот?

— Сначала узнаешь, а потом и призадумаешься.

— Тебе видней, сокол ясный. И про меня, поди, тоже информирован? Колечко-то у меня действительно обручальное. Я ведь, стерва, уже дважды замужем побывать успела…

— Слышал, — вздохнул Царевич.

— Капитолина доложила?

— Какая разница?

— Ох, а и впрямь какая, ушастенький ты мой!.. — Василиса легонько дунула на божью коровку. — А чего на наше место пришел?

— Да вроде как попрощаться. Улетаю я в пятницу, Вася…

— Улетаешь… в пятницу… — задумчиво повторила женщина с коротко остриженными темно-бронзовыми волосами. — Куда, если не секрет?

Военный журналист Царевич невесело усмехнулся:

— А если действительно секрет?

— Значит, в Карабах, — тихо сказала Василиса.

Красная, с опознавательными точечками на спине, букашка взобралась наконец на поднятый Василисин палец.

— Ну а вдруг убьют тебя, Иванушка? Так и умрешь, не решившись?

— Ты о чем? — вздрогнул Царевич, еще ниже опуская голову. — Чего не решившись?

— Ну, хотя бы на прощанье поцеловать меня…

Божья коровка нерешительно выпростала крылышки из-под хитиновых футлярчиков.