Пойма

Так что да, крутящаяся в воздухе корова никого не смутила, а вот голая негритянка — совсем другое дело. Впрочем, кое-кто всё же отпускал определённого рода шуточки насчёт мистера Чандлера без штанов и коровы, но скромность не позволяет мне их пересказывать.

Однако даже несмотря на недоверие и зубоскальство, мистер Чандлер продолжал свой рассказ. В этом-то месте добавлял он новую подробность. Пока его несло по кругу, он установил, что женщина не кричит — она мёртвая, просто рот открыт, как будто в крике. Ноги у неё перехлёстываются за спиной, а руки скрещиваются на груди, и как бы её ни швыряло ураганом, негритянка остаётся в одной и той же позе.

И вот, значит, крутится-вертится мистер Чандлер и вся эта всячина в вихре. Потом он замечает, что рядом вертится матрас и небольшая бурая собачка, всё ещё живая. И думает: вот если удастся схватиться за этот матрас, то всё сложится благополучно. Нельзя сказать наверняка, почему он подумал именно так, но это был хоть какой-то план действий.

Попробовал догрести по воздуху до матраса, да только не смог. Так они и барахтались в вихревом потоке, но вот наконец матрас угодил-таки ему в охапку, и старик за него уцепился, а потом и уселся верхом.

Женщину он упустил из виду. Всё вокруг потемнело, потом вдруг резко засияло. Мистер Чандлер почувствовал, что он парит в воздухе на матрасе, словно какой-нибудь арабский волшебник на ковре-самолёте, и ринулся навстречу этому яркому сиянию.

Но, как сказал мистер Чандлер, «как только стало совсем светло, я провалился обратно во тьму».

Он потерял сознание. Когда пришёл в себя, то оказалось, что он сжимает в объятьях матрас, а всю свою одежду растерял до последнего лоскута, кроме правого носка и ботинка. Лежит он на клеверном поле, а в воздухе ни единой капельки, ни малейшего дуновения ветерка, поднимает голову — так и в небе ни облачка. Корову, которую несло в круговерти вместе с ним, размазало в лепёшку неподалёку — так она основательно шмякнулась оземь, что скукожилась чуть ли не вдвое. Вокруг валяются в беспорядке рыбы, брёвна и древесные ветки. Небольшая бурая собачка уже совсем и не бурая. Слезла с неё почти вся шерсть. Теперь похожа она на здоровенную лысеющую крысу. Бродит поблизости и оглашает окрестности диким лаем, никак не может понять, то ли ей визжать от смертного ужаса, то ли выть с досады, что её так ощипало. А вот чернокожей женщины — той будто бы вовсе не было.

Мистер Чандлер сорвал с матраса чехол, обернул его вокруг причинного места и двинулся в направлении, где, как ему представлялось, находится город. Через несколько часов он дошёл — с задом, торчащим из наматрасного чехла, безволосый, с выдранной бородой, в одном носке, в одном ботинке и с ошеломлённым выражением на лице. А за ним следовала вконец обалдевшая лысая собачка и истерически облаивала всё, что движется.

После того как доктор Стивенсон излечил старика от потрясения своим излюбленным снадобьем — рюмочкой виски — и выдал ему кой-какую запасную одежду, мистера Чандлера по-братски приютил у себя дома Кэл Филдс, на недельку или около того. В городе решили, что Кэл поступил так не просто из чувства товарищества, но и — поскольку он составлял всю редколлегию газеты — потому, что так к нему первому попало в руки полное изложение приключений мистера Чандлера, и оно в несколько причёсанном виде появилось уже в следующем номере, вышедшем на два дня раньше, чем обычно.

Папа внимательно прислушивался к повествованию, но, как и всех остальных, больше всего его заинтересовала обнажённая негритянка, которую мистер Чандлер видел в гуще смерча.

— Да я её видел-то только мельком, — рассказывал он, — а потом она пропала. Ничего особенного сказать не могу, только что была это голая ниггерша с широко разинутым ртом. Мне она, правда, показалась довольно смазливой.

А вечером, дома, впервые услышав эту историю, я спросил папу, как ему кажется, правда ли это. Мы сидели на веранде, папа смазывал дробовик. С минуту он задумчиво смотрел вдаль через сетку, потом сказал:

— Похоже на то. Я всю свою жизнь Чандлера знаю. Мужик он честный. Рассказывает каждый раз примерно одно и то же. Да и в газете, насколько могу судить, в общем-то сказано то же самое. Почти уверен, что так оно всё и было, по-крайности, так ему показалось.

— А как же цветная женщина? — спросил я.

— Вот из-за неё-то я и верю.

— Это ж как та женщина, которую я нашёл, правда ведь, пап?

— По-видимому, сынок. Вероятнее всего, убийца её уложил и где-нибудь припрятал. Может, бросил в реку. А этот ураган подхватил её и унёс, а куда — поди знай. Может статься, приныкали-то её на совесть, да только бог захотел, чтоб она нашлась, вот и послал ураган, который выдернул её и показал всему свету.

— Но ведь её не нашли, — возразил я.

— Что ж, тут ты прав. Это тебя огорчает, сынок?

— Нет, пап. Только он ведь до сих пор где-то там… правда, папа?

— Зависит много от чего, прямо сейчас толком не разобраться. Зависит от того, как давно её убили. От того, убрался ли убийца с места преступления.

— Но ты ведь так не думаешь, правда, пап?