Важно, что из насквозь мифологичного мира «Голландца» совершенно изъято сакральное измерение – отсылки к каким бы то ни было богам и божествам. Чудеса в этом мире происходят «сами», непонятно почему (впрочем, что же это за чудо, если понятно, почему оно происходит?). Это – мир постхристианский: мир нового язычества, боги которого неведомы и непонятны. Но именно постхристианский, то есть с сохранением памяти о важных христианских ценностях. Прежде всего – о такой универсальной сущности человека, по отношению к которой вторична вписанность в любые координаты, в том числе и религиозные – но не только они: вообще, кажется, любые обстоятельства времени, места, культуры, социума, набора социальных связей и обозначений. Это открывает вход на борт «Морской птицы» каждому, независимо от того, какие божества за него ответственны и ответственны ли какие-то вообще. Это может быть «арабский купец, португальский священник»[152]
, девочка с Мальты[153], китаец Чань Тао[154], цыгане-кочевники[155]. Единственный критерий – потерянность на суше, разлаженность отношений с собственной судьбой.Корабль – утопия универсальности (столь милая сердцу и уму человека западных культур). Он всечеловечен и транскультурен.
Это своего рода плавучий рай, недаром он – отчасти посмертный. Уходя на корабль, Красавица Сузи у Улиты Уваровой «говорила, что ей теперь никогда не будет ни грустно, ни скучно, а всегда будет хорошо. Странно. Люди это про рай расказывают». И девочка Анна тут же догадывается: «Может, уплыть на этом корабле – это всё равно что умереть, только интересно и не больно?» «…это такой маленький рай не для всех. Хотя рай всегда не для всех…»
Рай-то – конечно. А вот корабль как раз для всех: то есть, для всех, кому он нужен. Даже если они не знают об этом – и даже если они не достойны никакого рая. На заслуги тут не смотрят.
Тем более, что история корабля – это то, о чём, наверное, каждый мечтает, чтобы оно с ним происходило. Особенно если он уже вырос. С детьми оно и так происходит.
Авторы (мета) истории о «Морской птице» заняты практической работой по выращиванию и проживанию мифа особой породы: приемлемого для человека современного мира. Кстати, ведь «настоящие» мифы, возникающие в межчеловеческом взаимодействии в качестве «условия игры» какого бы то ни было социума – тоже коллективны.
Правда, в отличие от традиционных мифов (у которых – очень жёсткий сюжет), мир «Голландца» – структура принципиально разомкнутая, и это тоже важно: это освобождает. Корабль так никуда и не приплыл, и никогда не приплывёт, и не может приплыть: у него по определению нет конечного – и окончательного – пункта назначения. Вообще, ни у одной из сюжетных линий книги тоже нет никакого конца. Они все открыты, в каждой из них ещё может случиться что угодно. Просто об этом пока не написали. Количество возможных здесь сюжетов – и их типов – бесконечно. И это значит, что каждый читатель может доращивать книгу собственными сюжетами. И я не удивлюсь, если это уже делается.
Тайная жизнь самой жизни[156]
Мы делаем невозможное, и у нас это получается, – если смысл жизни не в этом, я так не играю.
«Когда человек <…> слушает сказку, – писала Эмма Юнг, – он исцеляется, потому что такое восприятие возвращает его к архетипическому шаблону поведения, к его истинному и законному месту в мировом порядке». От себя добавим: то же самое происходит, когда человек рассказывает сказку.
«Здесь был ФРАМ»,
Мемориал. Мрамор, гранит. Памятник. Каменная точка над тем, что вот только еще, на нашей памяти, было живой жизнью? Ну уж нет.
Да, этот замысел – сложившийся, что примечательно, стихийно, на ходу, по мере исполнения – безусловно достоин памятника. Но – живого.
К счастью, этот – живой.
Книга строится как антология – история десятилетнего опыта поиска и написания текстов и выработки (скорее обнаружения) участниками проекта общего смысла.