Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Он даёт смыслы и содержание жизни тем, у кого в «сухопутном» мире что бы то ни было не получается: слепнущему в «Библиотекаре» Фрая; тому, кто трудно сходится с людьми («Второй помощник» Кэти Тренд), пришедшим в отчаяние (когда, как восклицает один из безымянных голосов заключительной части фраевского «Библиотекаря», человек совершенно уверен, что его жизнь закончилась). Он даёт приют – хотя бы и на время – тем, кому просто нужно побыть вместе, а больше негде (как Стивену и Хосе из «Служителя Джошуа» Елены Боровицкой). Некоторых он может и высадить в определённом месте – скажем, на острове лотофагов, – чтобы те наконец соединились. Так случилось с Анной и Александром у Елены Боровицкой в «Служителе Джошуа», – потом они станут Гансом и Гретель в «Острове» Алексея Карташова: уже на острове – едва сойдут с корабля.

Книга – лишь один из инструментов, наиболее пригодных для этой сложной и тонкой работы. Даже, можно сказать, привилегированных. Без книг у него, пожалуй, ничего такого и не получилось бы. Книги корабль подбирает себе исключительно под эту задачу.

Очень характерно в этом смысле Случайное окно, за которым никого нет. «Если книга нужна, чтобы ответить на один, но очень важный вопрос, надо просунуть руку в окно и взять со стола книгу. Библиотека сама её подберёт». Видят его не все, а только те, кому нужна книга оттуда – даже если они об этом не догадываются.[139] Ненужных книг оно не выдаёт: появление книги – несомненный симптом чьей-то потребности в ней. Иной раз окно лучше самого человека знает, что ему нужно, и может подсунуть ему что-нибудь такое, от чего тот будет возмущаться. Книгами оно также предсказывает будущее.

Эта среда чувствует человека. Она высокодиалогична. Она не льстит ему, не упрощает ему жизни, но только для него она и выращивает сама себя.

Авторам сборника – и этим, по моему разумению, объясняется совершенно особый статус «Голландца» среди прочих ФРАМовских антологий – посчастливилось затронуть очень коренные мифологемы – по крайней мере, коренные для человека европейской цивилизации, с его двойной христианско-античной памятью, с культом Книги в головах и памятью о греках-мореплавателях – в солёной крови.

В основании европейской памяти лежат два архетипа (скорее всего, не только они, но эти – из главных): Книги и Морского Странствия. Библии и Одиссеи. Обе имеют отношения к таким глубоким и общим вещам, что глубже уж некуда: к жизни, смерти – и структурам мироздания, никогда в конечном счёте не постижимым исчерпывающе, в которые умещается и то, и другое. Причём у моря и плавания в нём особый статус: оно – между жизнью и смертью, – постоянная возможность и того, и другого. Это знали ещё греки, островные жители, пересекая свои моря.

А что перевозило в потусторонний мир умерших древних викингов? А славян-язычников? А?..

Плавающие в море, согласно глубокой, стойкой общеевропейской интуиции – ни мёртвые, ни живые, – или и те, и другие. Потому-то на «Морской птице» – и только там – так естественно уживаются и живые и мёртвые.

Если Книга приводит для человека мироздание в более-менее обозримый порядок, то морское странствие его из привычных порядков вырывает – и отдаёт непредсказуемому. Для полноты человеческого существования необходимо и то. и другое. Поэтому Книга и Корабль нуждаются друг в друге – поэтому таким органичным кажется их соединение.

Поэтому-то на образ Корабля-Библиотеки не может, кажется, не отозваться, дрогнув, всякое человеческое существо – и как при этом разным, не похожим друг на друга людям не оказаться сходными в его переживании?

Думается и о том, что авторы и герои «Голландца», среди всего прочего, восполняют нехватку полноценно переживаемого религиозного опыта, которым наша сегодняшняя культура, мягко говоря, не богата. А людям ведь неуютно, неполно, замкнуто без него. Это ведь его черты: здесь и надежда, и трепет перед чем-то многократно тебя превосходящим (корабль – именно таков, как и силы, с которыми он соприкасается), и готовность (потребность?) доверяться на свой страх и риск; готовность служения (без этого на корабле нельзя, там без дела не болтаются!), наконец – тесно связанная со всем этим – потребность в (спасающем, преображающем) чуде – именно с этого, кстати, – с истории слепнущего человека, заказавшего «чудо» в мадридском кабаке[140] и попавшего библиотекарем на корабль – книга и начинается. И, разумеется, в таких очень родственных друг другу вещах, как осмысленность жизни и бессмертие. Корабль даёт людям возможность всего этого. Только возможность – которая у каждого принимает свою, органичную ему, форму.