Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Таким образом, можно подумать, что перед нами лишь комментарии переводчика к своей работе. И действительно, о технике и пластике переводческого дела, о его хитростях и тайнах здесь сказано немало; особенно же посвящено этому заключающее четвёртый раздел эссе «„Серебряные яблоки луны“: перевод как приключение». В каком-то смысле, конечно, так оно и есть, – тем более, что к сопоставлению Йейтса с русскими поэтами автора подтолкнули задачи вроде бы вполне прикладного свойства: поиск адекватного языка при переводе.

Эти переводческие заметки наглядно демонстрируют нам, что перевод – не просто передача информации на другом языке, но особенная, интенсивная разновидность чтения, выводящая на поверхность смыслы, которые могут остаться незамеченными при иных его режимах.

На самом деле, Йейтса и историю его русских соответствий Кружков прочитывает стереоскопически устроенным взглядом, с трёх позиций сразу… нет, даже с четырёх. Прежде всего, конечно, это позиции профессиональные: поэта, переводчика, историка литературы и культуры. Но есть и ещё одна: позиция просто человека, частного удивлённого, взволнованного читателя. Причём эта последняя, хотя она как будто не заявлена и скромно прячется за спинами трёх других, важна не менее, чем все остальные (и особенно родственна, кажется мне, позиции поэтической). Более того, она-то и образует их фундамент.

У книги сложное строение и происхождение (что не мешает её цельности, скорее – придаёт этой цельности объём). Предваряет книгу двухчастный пролог, состоящий из биографии Йейтса и краткой предыстории знакомства с ним русских читателей (первые упоминания в печати, первые переводы…) За ним следуют заметки, выходившие уже в книге «Роза и башня»[170], – они и составили в сборнике раздел с тем же названием. Целью их было познакомить с Йейтсом русских читателей конца XX века, «объяснить, – как говорит сам Кружков, – незнакомое через знакомое». Поэтому ирландский поэт «как бы прикладывался» в них к его русским современникам: Александру Блоку, Владиславу Ходасевичу, Георгию Иванову, Максимилиану Волошину, Константину Вагинову, Александру Введенскому (с попутным упоминанием и других: Николая Гумилёва, Анны Ахматовой). Широта спектра этих сопоставлений, возможно, удивит читателя, – но ему предстоит убедиться в том, что ничего удивительного здесь нет: и с символистами, и с постсимволистами, и даже с обэриутами Йейтса связывала вполне конкретная ценностная, а вследствие того и стилистическая общность. Поэт двух эпох, проживший большую жизнь (1865—1939), Йейтс органично соединял в себе то, что русскому сознанию по известным историческим причинам видится разорванным. «Начинал он как символист, первые его книги появились на рубеже 1890-х годов практически одновременно с первыми книгами Д. Мережковского и К. Бальмонта. Поздний же расцвет поэзии Йейтса приходится на другой век и совершенно другую эпоху – 1930-е годы; таким образом, он оказался современников не только русских символистов, но и обэриутов, например, К. Вагинова и А. Введенского, с которыми у него, как ни странно, тоже есть интересные пересечения».

В третьей части, «Communio poetarum» (в основе её – докторская диссертация, написанная Кружковым в Колумбийском университете в Нью-Йорке), автор переворачивает волшебную призму и читает через Йейтса русских авторов XX века, относимых им к «русскому неоромантизму»: Вячеслава Иванова, Максимилиана Волошина, Николая Гумилёва, Осипа Мандельштама и Анну Ахматову (нет, непосредственных влияний не было, но была общие для эпохи представления и связующие звенья – например, Морис Метерлинк). Причём соответствия он усматривает не только в текстах и символических системах, но и в жизнетворчестве. Так совершенно неспроста оказываются подобными друг другу Башня Йейтса в Тур-Баллили и башня коктебельского дома Максимилиана Волошина (Дома Поэта): их объединяют общие ценностные корни, родственные друг другу биографические мифы, растущие, в свою очередь, из общей символической почвы эпохи. «Оба поэта, проведя немало лет в художественных центрах мира, ищут и обретают „родину духа“ вдали от цивилизации – Йейтс на западе Ирландии, в графствах Слайго и Голуэй, Волошин – в Восточном Крыму. Они строят свои великие поэтические мифы, опираясь на землю, насыщенную памятью веков», причём «для обоих поэтов их обретённый край был и родиной предков» и оба «сроднились с выбранным местом на жизнь и на смерть», будучи там похоронены.