Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

И, конечно, на самом деле Юзефович – аналитик (в принципе – человек с потенциалом исследователя), и аналитик основательный, прекрасно понимающий, как что устроено. Просто она не ставит себе специально исследовательских задач и не подчёркивает своих, я бы сказала, имплицитно-исследовательских установок, поскольку пишет о книгах, как и было сказано, в режиме живого разговора. За всем, что она пишет, стоит очень серьёзный культурный бэкграунд. Просто Юзефович умеет писать так, что не подавляет им читателя, но, напротив, ненавязчиво включает его в большие контексты. Не будучи расположенной к далеко идущим обобщениям, – например, в книге нет синтезирующей статьи (хотя как напрашивается!!), одно только предисловие, обозначающее общие установки автора, – каждую книгу, о которой говорит, она тем не менее видит на очень широком фоне (это, конечно, – разновидность обобщения), видит её смысловые корни, – на примере книги Чудиновой мы уже это видели. На эту единственную фигуру у неё работает весь фон.

Как будто не выходя всякий раз за пределы ситуативного высказывания, Юзефович постоянно проговаривается в собственной незаурядной способности к большому синтезу: настолько широкую картину современного литературного процесса – и процессов, ему предшествовавших – она постоянно держит в уме.

Более того, она умеет видеть шире литературы как таковой и оценивать, скажем так, явление словесности не только по собственно эстетическим его достоинствам, но и по степени влияния на людей своего времени (так разбирается она с «Гарри Поттером» и с лежащими уже явно вне пределов литературы «Оттенками серого»).

Кстати, Юзефович – один из не так уж многих наблюдателей современного культурного процесса, кто не разделяет «алармистских прогнозов о неизбежном упадке культуры». Это редкая позиция. И к ней уже поэтому стоит прислушаться и присмотреться.

И, наконец, это написано ещё и просто очень хорошим языком: умным и остроумным, лёгким, образным, нетривиальным и точным. Одна из самых трудных вещей на свете, по моему разумению, – сочетать лёгкость и глубину. Вот Галина Юзефович – из тех, кому это счастливо удаётся.

2017

Пересекая, вслушиваясь [167]

Андрей Лебедев. Живи быстро, умри старым! // Новый мир. – 2019. – №1.

«Каждый позднесоветский интеллигент, – пишет живущий во Франции русский прозаик и эссеист Андрей Лебедев, – мог бы написать эссе на тему „Я и зелёный тридцатитомник Диккенса“». Сам Лебедев, выстраивая своё (условно говоря) жизнеописание, предпринял нечто весьма похожее, однако пошёл по пути менее очевидному – и именно в силу своей неочевидности, пожалуй, более плодотворному.

То, комментарий к чему написал он сам, вполне способно составить серьёзную конкуренцию зелёному тридцатитомнику – хотя бы уже потому, что, пусть и не стояло на полке у совсем уж каждого позднесоветского интеллигента, хоть и не считалось классикой, воздействовало, пожалуй, ещё и посильнее – будучи разлито в воздухе, не требовало даже простейших усилий чтения и внимания, – ветер времени сам надувал это в уши. Достаточно было простого присутствия. Пятьдесят пять песен (в основном – рок-песен, хотя не только; по преимуществу – западных, но тоже не исключительно) – по одной на каждый год, прожитый автором к моменту окончания текста. Скорее, к моменту произвольного его обрывания: без всяких заключительных аккордов, даже без соответствующих интонаций (это важно).

Подарок автора себе и ровесникам к «некруглому юбилею».

Такой способ – воспоминания, отталкивающиеся от некоторого музыкального стимула, направляемые им и отходящие от него вполне далеко, – автор уже отчасти опробовал больше десяти лет назад при написании, в соавторстве с Кириллом Кобриным, целой, хотя и небольшой «книги об одной песне» – о «Беспомощном» Нила Янга, в связи с которой, с опорой на которую вспоминалась и осмысливалась молодость родившихся в шестидесятых.

Новую книгу сам Лебедев называет продолжением той, о «Беспомощном». Но в ней всё не совсем так, как там. Сложнее, прихотливее, уклончивее.

Из звукового фона каждого года Лебедев выдёргивает каждый раз по одной-единственной ниточке. Совсем не обязательно самой популярной или самой характерной (хотя иногда и так: скажем, 1985 год у него маркирован песней «Наутилуса Помпилиуса», запомнившейся современникам под именем «Гуд бай, Америка», хотя настоящее её название – «Последнее письмо»: она, конечно, очень знаковая, – «Гуд бай Америка, о! Где я не был никогда…» – «одни из самых туманных и всенародно любимых строк советского рока»). Совсем не обязательно самой любимой и волнующей лично для автора – хотя понятно, что каждая для него так или иначе значима. Просто – что вспомнилось, что нашло основания вспомниться. В другой раз, как знать, вспомнилось бы другое.