Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Вполне уместными, как будто, выглядят и другие определения. Например, путеводитель; карта (современного русскоязычного чтения и книгоиздания), – тем более, что, по неоднократным утверждениям самой Галины Юзефович, и отдельные, в изобилии пишущиеся ею уже больше десятилетия тексты о книгах, и весь этот немаленький сборник в целом призваны служить исключительно тому, чтобы читатель лучше ориентировался в труднообозримом вообще-то книжном обилии. В общем, сборник – в который, после долгого и трудного отбора, вошли некоторые «тексты последних десяти-двенадцати лет» – замыслен в качестве практического пособия (которое, стало быть, выполнив нужную функцию – отставляется в сторону за ненадобностью. Ну справочник же, кто станет справочник читать. Да ещё подряд.). Так вот, все эти соображения о практичности и её смыслах как раз и не позволяют причислить книгу Юзефович к пособиям и справочникам. Тут всё гораздо сложнее.

И да, есть смысл в том, чтобы читать «Приключения…» не так, как обычно читают путеводители – по мере нужды в соответствующих сведениях (и как, в скромности своей, советует читать сама Галина), но именно подряд. Потому что здесь – система, и тщательно продуманная.

Да, всё-таки, в первом приближении пусть будет – разговор. Критики, как известно, бывают разные: критики-аналитики, критики-судьи, критики – этики и проповедники, а Галина Юзефович, по главенствующей своей установке, – критик-собеседник. Она даже и слова «критик» в самоопределении старается избегать: «я – человек про книжки», – сказала она как-то в интервью автору этих строк. Есть критики, говорящие «со стороны» литературы, её профессиональных, цеховых забот и задач, помогающие коллегам эти задачи ставить и решать. Юзефович – критик, говорящий со стороны читателя. Своей задачей она считает помочь читателю сориентироваться. Заинтриговать. Взволновать. Предостеречь. Вообще, как можно точнее расположить объект предполагаемого чтения на той самой обширной карте современного книгоиздания, с которой мы уже решили сборник не отождествлять.

У всякого человека, пишущего о чужих текстах, есть внутренний вопрос (или совокупность таковых), с которым он к ним обращается. У Юзефович он прежде всего таков: чем книга может быть интересна «среднестатистическому» читателю? И даже – полезна ему, – в определённом, правда, смысле: в смысле получения удовольствия: от текста, от жизни, собранной в книгу, – словом, от книги как события жизни. На уровне деклараций это выглядит как почти гедонистическая позиция: литература существует (не для того, избави Боже, чтобы чему-то учить, менять жизнь и т.д., но) для удовольствия. И дело критика ли, книжного ли обозревателя – помочь человеку это удовольствие извлечь.

Однако едва только мы поставим на место слова «удовольствие», скажем, оборот «интенсивность жизни», иллюзия легковесности пропадёт моментально. Особенно при том, что, как мы увидим, развлекательная литература в книге Юзефович занимает место хоть и первое по порядку, но не главное (и даже не самое большое по объёму – меньше половины).

Самое главное приберегается к концу: жизнь смыслов, их история и структура. Так называемый нон-фикшн: биографии и автобиографии, книги об устройстве современности, о жизни вещей (интересно, что в этот раздел – «Мир вещей» – попадает почему-то и книга Алексея Юрчака о последнем советском поколении «Это было навсегда, пока не кончилось», хотя это точно не о вещах, а об идеях), о времени и пространстве – и, наконец, о собственно идеях, среди которых литература как таковая занимает совсем немного места.

То есть, главный-то вопрос, на самом деле, тут стоило бы сформулировать примерно так: как строятся явления мира идей? Ну вот, в частности, среди многого прочего, – художественная словесность. И почему им удаётся именно так, а не как-то иначе, воздействовать на читателя?

Этот последний вопрос Юзефович хоть и ставит не раз, но нередко оставляет без ответа. Может быть, потому, что предпочитает оставаться честной в том, что у неё нет под рукой этого ответа здесь и сейчас, может быть – чтобы заинтриговать читателя, а может быть, и просто потому, что вопросы ей важнее ответов. В конце концов, литература – это, среди прочего, ещё и тайна и волшебство, о чём критики с аналитическим складом ума с такой легкостью забывают.

«Зачем Лене Элтанг, – задаётся Юзефович вопросом по поводу „Каменных клёнов“, – понадобилось городить весь этот немыслимой сложности огород? Что она хотела сказать на самом деле? И почему написанный по-русски роман как две капли воды похож на великолепного качества перевод с английского?» И – скорее отговаривается от ответа, чем предлагает его: «Похоже, для того, чтобы получить на них ответ, придётся дожидаться следующего романа. А там ведь и до аддикции недалеко.»

Между прочим, чувство литературы как волшебства и тайны совершенно не мешает тому, что разговор здесь везде идёт вполне жёсткий. Требовательный.