Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Каюсь, при виде этого интеллектуального буйства не раз ловишь себя на сильном чувстве того, что объекты анализа многократно уступают в своём значении средствам, привлечённым к их осмыслению, и вообще тем усилиям, которые на них столь блестяще затрачены. Вслед за тем, впрочем, понимаешь: дело здесь вообще не в значимости объектов анализа как таковых. Оно и не в эрудиции автора, – в ней, конечно, тоже, но она – не главное. Главное всё-таки – принципиальная, хочется сказать – методологическая объёмность видения, для которой эрудиция как таковая служит лишь инструментом (хотя необходимым). Одна из сквозных идей Люсого, – он нигде, кажется, не заявляет её открытым текстом, но осуществляет на каждом шагу: ничего отдельного нет, всё связано со всем. Вся цветущая сложность его теоретического инструментария и щедрая широта его упоминательной клавиатуры требуются для того, чтобы в едва ли не в любом произвольно взятом из случившихся в культуре текстов выявить, проявить черты, вращивающие его в культурное целое («…рассказ Алексея Иванова «Граф Люксембург» – это история современной, постпетушковской и постперестроечной инициации нынешнего реального культурного жаждущего целостности героя»), увидеть в нём площадку для осуществления тенденций, действующих далеко за пределами и этого текста, и литературы как таковой. Не говоря уже о том, что каждого попадающего в его поле зрение автора, со всеми его явными и неявными, вольными и невольными смыслами, Люсый и самого прочитывает как текст («Александр Айзенберг стал сам себе медиа, автономным субъектом, а не объектом, новой олитературенной медийности, что и стало главным метасюжетом Айзенберга как текста»).

Границы между четырьмя разделами книги – каждый из них, по идее, отведён осмыслению текстов определённого типа – тоже, по моему читательскому чувству, вполне проницаемы. Первый из них – «Литературный небоскрёб» – о том, как современная мысль, в чём бы ни выражалась, моделирует мир, историю и человека. Наряду с, например, теоретическими построениями Славоя Жижека, Мишеля Фуко, Михаила Рыклина, с книгой Натальи Автономовой «Познание и перевод. Опыты философии языка», здесь рассматриваются и тексты сугубо художественные: уже упоминавшиеся Иванов и Айзенберг – герои именно этого раздела; здесь же происходит и анализ современной женской прозы в России. Всё это рассматривается в одном, общем контексте, как части одного процесса. Второй раздел, «Взаимодействия с классикой» – занимается, соответственно, текстами образцовыми, классическими, причём имеется в виду не только литературная классика (Чехов, Гоголь, Пруст…), но и, например, то, как с чем бы то ни было классическим – с произведениями ли искусства, с явлениями ли мысли – работают коллеги-культурологи (посему в том же разделе оказываются статьи о том, как Владимир Топоров «совершал обход Медного всадника с Георгием Федотовым в руках», а Ольга Кириллова «обозревает „Незнакомку“ Крамского сквозь призму последователя Фрейда Жака Лакана»). Третий – «Упаковки смыслов» – раздел рецензий на свежевыходящее. И, наконец, четвёртый – «Из историографической прозы» – включает в себя воспоминания и травелоги. Но ведь и это – осмысление текстов: текстов жизни, текстов пространства (автор читает Грецию и Турцию, листает город Стамбул как книгу, как совокупность записей, которые сделала на городском теле история).