Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Пройдут перед нами, притворившись вымышленными романными персонажами, вплетаясь в жизнь иных персонажей, люди вполне себе настоящие – не все из них названы, но все узнаются: Франц Кафка, Томас Манн, Джек Лондон, Альберт Эйнштейн, Эмиль Нольде (а что, историческому Августу Энгельхардту можно, а им нельзя?!). Новая биография подарена скрипачу и пианисту, «виртуозу из Берлина» Максу Лютцову – он, кстати, действительно побывал на Кабаконе в 1904 году, но, узнав из романа Крахта, что там с ним, оказывается, приключилось – надо полагать, немало удивился бы. Заглядывает на остров в романе Джек Лондон – он действительно посетил в 1907-м на своём паруснике тихоокеанские острова и Австралию, но в германских протекторатных землях не был. Примерят на себя иную судьбу – ну хоть после смерти-то можно? – и другие люди, тоже достаточно реальные, хотя и не оставившие особенного следа в истории культуры (поэтому их, конечно, вольнее домысливать). Например, Эмма Форсайт-Лютцов, которая в жизни была Эммой Форсайт-Ко – одной из богатейших землевладельцев и предпринимателей Германской Новой Гвинеи, имела несколько иную матримониальную историю, чем та, что приписал ей для пущей мелодраматичности автор, и закончила жизнь не так эффектно, как это было устроено в романе (это необщераспространённое знание читатель имеет возможность обрести в примечаниях). Подмигнёт нам со страниц крахтовой «Империи» – не слишком убедительно прикинувшись лейтенантом Киннбоотом – старый знакомец, Чарльз Кинбот из набоковского «Бледного огня». Западному читателю, знакомому с классическими комиксами, помашут рукой их герои, действующие здесь на правах живых людей. Средненачитанный отечественный читатель вряд ли опознает в человеке по имени Кристиан Слюттер одноименного персонажа знаменитых романов-комиксов итальянского художника Уго Эудженио Пратта, взахлёб читавшихся к западу от наших границ начиная с конца шестидесятых. Но, опять же – примечания нам в помощь.

Но вы же понимаете, что хоть сколько-нибудь настоящая литература всегда пишется с намерением обмануть и посрамить типовые ожидания? В нашем случае, чувствую я, – не иначе. Причём постмодернистская, апеллирующая к начитанности реципиента игра обманывает тут, думается, ничуть не меньше добротного реализма. Отводит читательский взгляд куда-то совсем в другую сторону, – чтобы (может быть!) читатель сам об этом догадался и направил свой взгляд, наконец, правильно.

Только вот куда?

Вообще, сюжет ухода, увиливания от условностей как более-менее долговременного проекта (в идеале – как образа жизни) – это излюбленный сюжет Кристиана Крахта, который он проговаривает на разных материалах. Читатель уже знаком с этим характерным для автора жестом ухода по романам «Faserland», герой которого странствует (с единственною целью самого странствия) по Германии, «1979», героя которой, европейца, заносит сначала в предреволюционный Иран, потом в Тибет – в паломничество на священную гору; наконец, по «Карте мира» – которую Крахт составляет из текстов о собственных перемещениях по свету, которые столь же обильны в своём разнообразии, сколь и избавлены от рационально реконструируемой логики: Джибути, Парагвай, Египет, Монголия, Афганистан, Баку, Чернобыль, Молуккские острова…

Сам Крахт, как известно, вообще культивирует позицию эксцентрика: живёт в разных странах мира, чересчур подолгу нигде не задерживаясь и не имея целью прижиться – быстро адаптируясь везде и нигде принципиально не становясь вполне своим, оставаясь, я бы сказала, обобщённым, сведённым к практичному минимуму западным человеком – западным человеком-без-свойств. И не слишком даже – насколько мы можем представить себе по «Карте мира» – вникая в специфику устройства каждой из посещаемых им местных жизней (интересуясь в основном своим, скоропреходящим, взаимодействием с ними). Пишут, сейчас он живёт в Буэнос-Айресе. Как знать, может, уже и переехал.

Чем человек, организованный таким образом, отличается от человека имперского – для которого, как мы знаем, в пределах империи тоже нет никаких границ (между родной для Энгельхардта Германией и островком Кабаконом в Тихом океане, несмотря на всю удалённость последнего от метрополии, тоже ведь границ нет – это всё одна сплошная Германия), поезжай, куда хочешь? – В точности тем, что уже было названо: экс-центричностью. У внеимперского человека, в отличие от его имперского собрата, нет центра, точки власти, на которую он был бы ориентирован, которой он чем бы то ни было обязан, которая в империи определяет существование на всех её бескрайних окраинах – и действует независимо от того, притягиваются ли к ней обитатели империи или, напротив того, от неё отталкиваются и спорят с нею. У кокофага Энгельхардта – и у реального, и у литературного – такой центр очень даже был: то была его родная метрополия-Германия.