Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Сказано эдакое явно в большей степени для привлечения читателей, чем из уважения к истине, потому что в качестве провокации Фергюсон свою книгу, совершенно очевидно, никоим образом не предназначал. Искать дешёвой популярности – и известности вообще – ценой скандала ему было совершенно незачем: он вообще один из самых значительных западных историков, издал почти два десятка книг, работает в трёх не самых последних университетах англоязычного мира (Гарвардском, Стэнфордском, Оксфордском), снял, наконец, целых пять документальных телесериалов, авторы одного из которых получили в 2009 году премию «Эмми», а лента самого Фергюсона о Генри Киссинджере удостоилась в 2011 году приза Нью-Йоркского кинофестиваля за лучший документальный фильм. Десять лет назад журнал «Тайм» включил его в список – что бы это ни значило – «ста наиболее влиятельных людей на планете»[72]. То есть, со славой у него всё в порядке, можно и более серьёзными вещами заниматься. (Между прочим, русские читатели уже имели возможность составить себе представление о его видении мира по изданным уже у нас – тем же «Corpus»«ом – книгам «Цивилизация: чем Запад отличается от остального мира» и «Восхождение денег» – о «пути, пройденном деньгами от древности до наших дней», – весьма, кстати, основательным и информативным).

Задачи себе Фергюсон ставил тем более важные, что для его соотечественников и по сей день вопрос значения империи – и значения её утраты – остаётся чрезвычайно болезненным. Стоит заметить, что для британцев это ещё более болезненно, чем для многих наших сограждан – вопрос утраты и оправданности Советского Союза, поскольку Советский Союз существовал всего семьдесят с небольшим лет – не более одной человеческой жизни, а Британская империя – три столетия, в её условиях, в ней как данности и самоочевидности успело вырасти, прожить и умереть множество поколений. Для всех этих поколений Империя была гигантской копилкой смыслов, генератором биографий – местом записи общего опыта и оправдания опыта частного. Вопрос переоправдания прожитого этими поколениями опыта, его значения за собственными его пределами встал после краха Империи – всего-то во второй половине минувшего века – в куда большем масштабе, чем у нас после 1991 года. Отказать Империи в конструктивных смыслах означало бы, по существу, отказать в них британской истории трёх столетий – что достаточно немыслимо даже на взгляд стороннего человека. «Великобритания, – гласит эпиграф к одной из глав книги, – потеряла империю и пока не нашла своей роли в мире.» Это было сказано в 1962 году бывшим государственным секретарём Дином Ачесоном. Судя по тому, что итоги (особенно, как видим, – конструктивные) имперского опыта Британии и теперь, в первые десятилетия XXI века, нуждаются в проговаривании, вызывают до агрессивного резкие реакции и споры, – роль эта не обретена ею и по сей день.

Разумеется, Фергюсон пристрастен. Хотя бы уже потому, что для него Империя – в первую очередь личный, семейный, детский, даже, можно сказать, интимный опыт. Родившийся в 1966 году, он ещё застал Империю – хотя та уже очевидным образом клонилась к закату – как полноценную, исполненную смыслов жизнь, как богатый, смыслоносный и красноречивый опыт. Можно сказать даже ещё прямее: как опыт счастья. Поэтому принципиально, что книгу он начинает с личных воспоминаний, – без которых все дальнейшие построения видятся ему, видимо, в некоторой степени беспочвенными. Добросовестный автор проговаривает их почву с самого начала. И эта, совсем небольшая часть книги мне кажется в некотором смысле даже более важной, чем все остальные её части, сказанное в которых можно так или иначе вычитать и в других источниках.

«Благодаря Британской империи мои родственники, – пишет он, – расселились по всему миру – они живут в Альберте, Онтарио (Канада), Филадельфии (США) и Перте (Австралия). Благодаря империи Джон, мой дед по отцовской линии, в двадцатилетнем возрасте продавал скобяные изделия и выпивку индейцам в Эквадоре» («Не колония, конечно, – замечает автор в сноске, – но всё же часть британской неофициальной экономической империи.») В результате «я рос, восхищаясь двумя большими пейзажами Анд, которые он повесил на стене гостиной моей бабушки, и двумя мрачными куклами индейцев, согнувшимися под тяжестью вязанки, которые совершенно не сочетались с фарфоровыми статуэтками в застеклённом шкафу…».

В раннем детстве автор провёл два года в колониальной Африке – в (бывшей) британской Кении, где его отец работал врачом. К тому времени Кения, по словам автора, уже три года как освободилась, но по существу «едва ли там что-либо изменилось со времён Второй мировой». «У нас, – рассказывает Фергюсон, – были своё бунгало, служанка, поверхностное знание суахили и ощущение совершенной безопасности. Это волшебное время навсегда запечатлело в моей памяти вид охотящегося гепарда, пение женщин из племени кикуйю, запах первых дождей и вкус спелого манго. Думаю, моя мать никогда не была более счастлива».