Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Он не отрицает ни того, что Империя «никогда не была <…> бескорыстной», ни того, что «в XVIII веке британцы столь же рьяно приобретали рабов и эксплуатировали их, как впоследствии стремились искоренить рабство, и намного дольше они практиковали расовую дискриминацию и сегрегацию в формах, которые сегодня мы считаем отвратительными». Он признает, что, говоря об Империи, невозможно обойти вниманием не только рабство и работорговлю, но и «Великий голод в Ирландии», «конфискацию земель народа матабеле», «Амритсарскую бойню» и страшное истребление буров во время англо-бурской войны в Южной Африке, когда в одних только «концлагерях погибло 27927 буров (большинство из них – дети)», – именно во время этой войны концлагеря, впервые применённые вообще-то испанцами на Кубе в 1896 году, получили свою дурную славу – и вошли в практику войн ХХ века. Он вообще и не думает отрицать того, что, когда покорённые народы, начиная с XIX века, стали бросать Империи вызов за вызовом, её ответ неизменно бывал очень жестоким.

Соглашается он и с тем, что, когда её учёные наконец «обратились к изучению восточных культур, возможно, они тонко очернили их». Да, это он признаёт крайне неохотно. Очернили, да. Но вот ведь что – и это можно смело добавить к сказанному Фергюсоном: те же самые учёные вооружили эти изучаемые народы рефлексией западного типа. Они сформировали и дали им в руки – в виде своих теорий и методов – ещё одно средство для самопонимания. В том числе и для понимания того, что западные исследователи не были к ним вполне справедливы, что их культуры могут быть увидены – причём с помощью тех же средств – и иначе. Представление об «ориентализме», сформулированное Эдвардом Саидом (человеком вполне британской по своим корням культуры), тоже, как мы помним, возникло на территории, входившей некогда в сферу британского влияния.

«Была ли империя благом – или злом?» – ставит вопрос автор с самого начала. «Сейчас принято считать, – говорит он далее, – что в конечном итоге она была злом», – и, конечно, намерен с этим представлением спорить. Но дело в том – и трудно сказать, в какой степени это понятно самому автору (хотя из всего, что он говорит – понятно вполне), – что этот вопрос попросту неправильно поставлен.

Он поставлен чересчур, до наивного, категорически. Здесь не может быть противопоставления. Британская империя была и тем, и другим одновременно, и одно не то что очень часто, а едва ли не постоянно вытекало из другого.

На самом деле, из книги Фергюсона вычитывается – причём именно в своеобразную пользу оправдываемой им Империи – гораздо больше того, чем он в ней написал. Вычитывается просто уже из перечисленных им фактов.

Современный мир обязан Британской империи, среди всего прочего, сформировавшимися в её недрах способами преодоления империй, способами ухода из них. Достаточно сказать, что Махатмы Ганди со всею совокупностью его взглядов и гандизма как системы организации жизни в мире тоже не было бы, не будь Ганди как мыслитель и общественный деятель вызван к жизни необходимостью сопротивления Империи. Ведь именно он и его многочисленные сторонники на деле доказали, что злу в социальном масштабе – притом в очень большом – возможно противостоять ненасильственно. Этим злом исторически послужила – распавшаяся в результате – Британская империя.

Фергюсон, как историк экономический и политический, концентрируется по преимуществу на экономических и политических процессах. Но волей-неволей в это рассуждение втягивается вся, так сказать, культурная и жизненная ткань захваченных Империей пространств: они не только использовались ею в своих целях – они были ещё и воспитаны ею. Они перенимали её формы: формы устройства жизни и понимания мира. Это был грандиозный опыт порядка, связи и общности (притом да: нередко травматичный. «Британская колонизация, – пишет Фергюсон, – сопровождалась массовым перемещением людей, Völkerwanderung, не похожим ни на что. Одни покидали Британские острова, стремясь обрести свободу вероисповедания, вторые из-за ущемления их политической свободы, третьи – преследуя выгоду. У остальных – рабов или ссыльных преступников – просто не было выбора»). Опыт, наконец, общего языка – волею исторических судеб английского, при посредстве которого и сегодня разные люди имеют хотя бы теоретическую возможность договориться друг с другом по всему свету. Такая подробная, тщательно продуманная организация жизни, которую выстроила Британия на нескольких континентах, не может иметь исключительно деструктивного значения.

Применительно к тому, что оставила, уйдя, Британская империя в подчинённых ей пространствах и в остальном, так или иначе вовлечённом в общение с нею, мире, мне кажется весьма подходящим слово «инструмент». Она оставила по себе много инструментов, которые теперь могут иметь значение и за её временными и пространственными пределами. И ведь имеют.