Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Кое-какие из них Фергюсон перечисляет – сообразно тому, что видится наиболее важным ему самому. Естественно, что он, человек своей культуры, смотрит изнутри неё и её глазами. Понятно, что ценность каждого из этих инструментов может быть оспорена; что, скажем, не каждый разделит важность распространения «протестантской версии христианства» или, допустим, «командных видов спорта». Можно себе представить, что не всякий станет приветствовать укоренение в мире «западного права и государственного управления», «английских форм землевладения», «шотландского и английского банковского дела», «общего права» и даже «свободного перемещения товаров, капитала и труда» – для которого «ни одно сообщество в истории не сделало больше <…>, чем Британская империя в XIX – начале XX века». Надо полагать, встретит немало противников и упоминание в числе достижений «триумфа капитализма как оптимальной системы экономической организации». Но, думается, к налаживанию связей между разными частями света (отдельный вопрос – насколько реальным было их наладить без «свободного перемещения товаров, капитала и труда»), а тем более к «идее свободы» будут благосклонны достаточно многие. Сам Фергюсон тоже считает, что этот последний пункт, «возможно, главный». Он даже полагает, что «идея свободы остаётся основной чертой Британской империи, отличающей её от континентальных европейских конкурентов» (и что, более того, именно эта, ею укоренённая, идея в конце концов подточила Империю изнутри и дала ей «импульс к самоликвидации»).

Да, укоренение всех этих замечательных вещей было очень травматичным (кстати, Фергюсон, к его чести, этого ни в малейшей степени не отрицает; описание методов, которыми в жизнь покорённых народов внедрялось то же христианство, и того, чем они отвечали своим просветителям, – в книге весьма впечатляюще). Светоносная Империя отбрасывала огромную чёрную тень, по масштабам ничуть не меньше её самой. Да, возможно, цена, заплаченная за её плоды, оказалась чересчур, непропорционально велика. Да, несомненно – уж это-то совершенно несомненно! – просвещаемые народы об этом просвещении белых братьев не просили и были бы рады обойтись без его замечательных плодов. Однако эти плоды, в результате всего, у них всё равно уже есть. И ими можно – уже по своему усмотрению – пользоваться.

Да, школа универсальности была жестокой. Но ведь выучила.

И всё-таки – хорошо, предположим, – пусть будет так. Пусть Британская империя была исключительно разрушительной, губительной и катастрофической, не принесшей ничего, кроме страданий, не оставившей по себе – допустим – ничего, кроме руин. (Интересно, готовы ли даже категорические антиимпериалисты утверждать, что она была опытом чисто негативным, как тот лагерный опыт у Варлама Шаламова, которого, по его словам, лучше не иметь вовсе?)

Однако даже и в этом случае – что же, катастрофическому, разрушающему, губительному мы разве ничем не обязаны?

2014

Место где дышать [73]

Ян Каплинский. Улыбка Вегенера. Книга стихов. – Ozolnieki: Literature Without Borders, 2017. – (Поэзия без границ).

Это – вторая книга стихов эстонского поэта, эссеиста, переводчика, написанная целиком на «почти родном» ему русском языке (первая, «Бѣлыя бабочки ночи», – название её, написанной отчасти по орфографическим правилам столетней давности, выглядит именно так, – вышла в таллиннском издательстве «Kite» четыре года назад и была удостоена «Русской премии»). По-русски Ян Каплинский, он же Яан Каплински, сын поляка и эстонки, родившийся в уже захваченной Советами Эстонии в 1941 году, говорил и читал с детства, но писать русские стихи начал, только когда ему было почти семьдесят – что само по себе случай исключительный – и впервые опубликовал их в семьдесят четыре, в 2005-м, в двуязычном сборнике «Sõnad sõnatusse / Инакобытие». К тому времени он уже лет тридцать как был одним из самых известных эстонских поэтов. Семнадцать книг стихов, девять книг прозы, семь книг публицистики, семь детских книг, многочисленные переводы… Переводившийся на множество языков, среди которых и русский, Каплинский-поэт и сам многоязычен: помимо эстонского, он писал стихи по-английски, по-фински и на южноэстонском (выруском) диалекте, который для него тоже родной[74]. Однако ни на одном из этих языков целой книги он не написал (правда, обещает, что следующая будет уже на выруском диалекте[75]). А тут, одна за другой, с довольно небольшим перерывом, – целых две. От милой ему старой орфографии во второй своей русской книге Каплинский отказался, избавив таким образом текст от излишней экзотизации.