Поймать зайца

Все молчат, только ты говоришь. Слабо помню, что именно, но знаю, что в тот момент мы все тебе верим. Никто, впрочем, даже и не решился бы сказать тебе, что ты не знаешь, что делаешь. Ты наша королева тьмы, единственная, способная разговаривать с духами, готовая принести нас в жертву.

Ты сказала, что в твоем доме живет дух из какого-то прошлого века. И что только ты можешь разговаривать с ним. Один мальчишка сказал: «Да ладно», – но ты посмотрела на него так выразительно, что он тут же заткнулся.

Я сидела в углу со своей тарелкой с тортом. Я боялась, что его кто-нибудь съест. Моя мама не умела делать торты, а папа говорил, что для здоровья вредно есть много сахара. Это была моя единственная возможность наесться шоколада. Я втыкаю вилку в мягкое тесто, а вишни беру пальцами. Темнота, никто меня не видит, могу есть сколько влезет. А потом меня кто-то спрашивает: «Тебе больно?»

«Немножко жжет», – признаюсь я шепотом. Лица не вижу. Твой старший брат. Он никогда не выходит во время большой перемены, все время сидит в классе со своими товарищами. И глаза у него какие-то слишком большие для мальчика. Волосы слишком длинные. Читает книги, которых нет в списке для внеклассного чтения, как будто нет более умного занятия. Здесь, в темноте, он похож на тебя. Или ты на него? А потом, будто это совершенно нормально, он тянется за моей рукой. Я оставила вилку в пустой тарелке и позволила ему посмотреть мой порез. Он разглядывает мой палец как сломанную игрушку. Его ладонь больше моей, кожа гладкая, натянутая, я как будто дотрагиваюсь до воздушного шарика. Потом я буду пересказывать себе это событие, когда стану подростком, и фраза «Армин взял меня за руку» начнет обретать новые значения, которых тогда, на твоем седьмом дне рождения, не имела. Тогда это было странно, но в порядке вещей. Он старше, он в этом понимает.

Все пахнет шоколадом, вишней и газированными соками. Музыки нет, твоя мама не дает ее включать. Ты объяснила: это потому, что у тебя нет папы. Ему не хватало чего-то внутри, чего-то важного. Когда мы перейдем в среднюю школу, ты мне наконец-то расскажешь. Всего ему хватало, просто у него в горле была опухоль размером с теннисный мячик. На твоем седьмом дне рождения я еще не знаю, что такое опухоль, знаю только, что у тебя нет папы и из-за этого нет музыки. В вашей гостиной, на горке с фарфоровой посудой стоит его фотография: твой отец в костюме и галстуке-бабочке поет в концертном зале «Бански двор». Его рот открыт в неслышной песне. На стене, в рамочках, висят диски: «Избранные баллады» и «Староградские жемчужины». Первый раз я услышала его имя на уроке пения. Учительница была в шоке, после того как ты спела свою гамму из двух нот. «Дочь Аднана Бегича… Кто бы мог подумать, – прокомментировала она грустно и тут же добавила: – Неважно. У каждого свой талант, мы не можем все быть одинаковыми!» А на твоем дне рождения нет музыки. Как будто тот открытый рот на фотографии высосал из дома все мелодии, а из тебя – еще и слух.

Твой брат по-прежнему держит мой палец в своей руке, забыл вернуть. Спрашивает, как меня зовут. Спрашивает, сколько мне лет. «Семь, – говорю я и тут же добавляю: – Восемь через четыре месяца», – чтобы он знал, что я старше всех в комнате. Кроме него – ему двенадцать. Это ты мне сказала в школе. Спрашивает меня, когда я родилась. Я ему говорю.

«В тот день умер Тито», – шепчет он мне.

«Кто это, Тито?»

«Неважно».

Но я этого не забуду, того, что кто-то умер, когда я родилась, что некоторые люди могут перестать существовать, а другие в тот же день начать. Я осознала жестокую демократию момента. Той ночью я не смогу заснуть, буду плакать, от того что люди умирают, от того что однажды перестану существовать и я, от того что меня больше не будет. Я разбужу родителей, папа первым придет в мою комнату.

«До этого еще очень далеко, солнышко».

Немного позже в дверях появится мама, недовольная, что мы ее разбудили.

«Вот, пусть тебе мама скажет. Люди умирают, когда они очень, очень, очень старые».

Она только сказала: «Никогда не знаешь. Нужно беречь себя». Почесала голову между бигуди под платком и ушла назад, спать.

Но на твоем седьмом дне рождения, пока Армин держит мой палец, я не боюсь смерти. Может быть, из-за того, как именно он сказал: «В тот день умер Тито». Как будто это самое обычное на свете дело – умереть.

Он спрашивает меня, какой мой любимый цвет, просто так. Говорю «зеленый». Спрашивает, какая моя любимая фигура. Надо подумать. Я чувствую тарелку у себя на коленях и говорю «круг».

«Это хорошая фигура», – говорит мне он, а я вдруг чувствую гордость. Моя фигура – это хорошая фигура, а не плохая. Я не знала, что бывают и плохие. Более того, еще несколько секунд назад я не знала, что у меня есть своя фигура.

Он задает мне кучу вопросов, больше, чем учительница за целый год. Но это не глупые вопросы, не трудные вопросы – нет, он спрашивает меня обо мне. Какое мое любимое время года, какое мое любимое животное, какая моя любимая цифра. Я пытаюсь раскрутить мозг как тяжелую, спящую карусель.