Поймать зайца

Жара вползла в машину, как неизлечимая болезнь, хотя солнце уже давно скрылось. Ноги отекли в неудобных джинсах. По сравнению с ней, охлаждающей себя пластмассовым веером, я была жирным пончиком. От нее пахло сахаром, жареным кофе и кровью. Один раз она попыталась найти что-то по радио, но репертуар ее нервировал, и в конце концов она выключила приемник. Я не решалась спросить, нет ли в машине какой-нибудь кассеты. И не могла заставить себя начать разговор. С некоторыми людьми спустя тьму лет и разговоров, которые у тебя с ними были, невозможно болтать просто так. Меня грызло желание спросить у нее, почему Армин в Вене, где он был все эти годы, почему не давал о себе знать. Действительно ли он отравил собак? Однако я опасалась, что у меня нет права на дополнительные вопросы, что я ее испугаю и она отдалится от меня, найдет кого-то другого, кто отвезет ее к ее брату, местонахождение которого для меня навсегда останется тайной. Чтобы доехать до ответа, я должна соблюдать ее правила. Армин жив, и я его увижу. Привезу к нему Лейлу, крашеную и замужнюю, но все-таки Лейлу. И тогда наконец-то смогу закончить эту историю и вернуться к Майклу, который, должно быть, забыл купить занавески. Я их найду и повешу. Лейлина патетическая история станет прошлым, чем-то, чего, возможно, никогда и не было. Армин все время был жив. И в то утро после выпускных, когда мы обзавелись Зайцем, и в тот вечер, когда мы его похоронили. Она дала мне в долг слишком много горьких переживаний. Наступила пора исправить эту несправедливость.

Через некоторое время я снизила скорость почти до нуля, уверенная, что еду к цели и что чем дальше оттяну встречу с ней, тем лучше она ляжет на рану, лучше исправит все ее ошибки и мои молчания. Шоссе казалось мне скользким, как лед, автомобили сигналили и обгоняли нас, пока я развлекала себя мыслью, что это была последняя услуга, которой она может от меня требовать за счет своего пропавшего брата. Так я по крайней мере хотела думать.

А потом темнота. Сначала я ее не заметила. Должно быть, в какой-то момент небо передумало и без единого слова и потихоньку закрыло лицо полупрозрачной тканью, как утомленная вдова в многолюдной церкви. На электронных часах над рулем, в полной темноте, светилось 15:20. Время неправильное, как одежда не того цвета на похоронах. Неужели они действительно так жили – она и тот татуированный джинн? Без времени? Никому не пришло в голову правильно поставить часы в машине? Одновременно меня нервировало и то, что она по-прежнему безответственна, и то, что это меня по-прежнему задевает. Я предположила, что неправильно оценила время, которое провела в ресторане, ожидая, когда она сдаст смену. Должно быть, уже тогда был день, если сейчас так темно.

«Который час?» – спросила я.

«А что, ты разве куда-то спешишь?»

«Часы в машине идут неправильно».

Лейла потянулась и посмотрела на часы, с выражением лица как у матери, которая смотрит под кровать, чтобы успокоить меня, что там нет чудища.

«Что не так? Минуту туда, минуту сюда. Не будь такой обсессивной». Обсессивная. Одно из ее слов. Тогда, перед поступлением на факультет, когда я думала, что беременна. «Не будь такой обсессивной, Сара». Мы сидим в туалете какого-то кафе и ждем, когда на палочке появится знак. Нет, еще раньше, до палочки, когда мы готовились к контрольной по химии. Я злилась, потому что она не могла успокоиться и начать учить. «Не будь такой обсессивной», – сказала она мне. Или, может, до этого, задолго до этого? Может быть, я всегда была для нее обсессивной. Потом я уехала в Дублин, познакомилась с Майклом и начала говорить ее языком. «Не будь обсессивным», – говорила я ему, не раздумывая и одновременно чувствуя, что я будто что-то украла, что-то такое, что, я уверена, мне было не нужно. Я принесла на себе кусочки Лейлы, крохотных насекомых, которые проникли ко мне в сумку, в карманы, в штанины и которые скрывали перед Майклом свою истинную природу. Наш первый выход: исландский фильм, который мы оба якобы понимали. «Что, ты, похоже, разбираешься в искусстве?» – спрашивала я его. Я стояла на тротуаре, подвернув ступню, и снисходительно смотрела на него. И он это любил, любил Лейлу во мне, хотя никогда с ней не был знаком. Она и его получила.

«Лейла, – сказала я, пытаясь призвать на помощь терпение и вспомнив, что нам уже за тридцать. – Посмотри в окно».

«Господи, ты такая странная! Я думала, что тебя этот твой Белфаст немного исправил».

«Дублин», – поправила я ее.

«Дублин. Все равно… На что посмотреть? Вон корова. Привет, корова!» – закричала она, а я едва сдержалась, чтобы не улыбнуться.

«Оставь в покое корову, посмотри, как стемнело. Не может быть, что сейчас три часа дня. По крайней мере семь», – сказала я, на что она закатила глаза.

«Какая разница, три или семь?»