Поймать зайца

«Но я ей высказал все, что у меня накопилось. То, про собак, и еще кое-что… Я все ей сказал, в присутствии всех наших из отделения. И Шушич был, и Тарабич. Все слышали, мне было что ей сказать».

«Серьезно?»

«Серьезно. Я, знаешь, не мог больше терпеть. Я ей сказал, что вся эта шпана, все, кто исчез, и Хабдич, и Шехич, и вся их компания (тут отец поднял утиную ножку как судебный молоток), шли первыми подозреваемыми по делу о преступлении против наших собак и что это был только вопрос времени, когда кто-нибудь сорвется и что-нибудь такое отхерачит. Так и сказал».

«А она что?» – спросила мама с гордостью.

«А что ей несчастной сказать, «Мой Марко никогда бы не обидел никакое животное», а еще и называет его Марко… Я ей сказал под конец, что мы сделаем еще несколько плакатов, хотя в наше время это совсем не так легко и не так дешево, ну да ладно, сделаем для нее – и пусть расклеит их везде, где хочет. Еле от нее отделались…»

Обглоданные кости они оставили на большом цветастом блюде, которое мама использовала по особым случаям. Что было в тот день? Годовщина брака? Окончание школы? Не знаю. Но это проклятое блюдо было оскорблением моему распущенному «хвосту».

«Ты ничего и не поела», – сказала мать с пренебрежением.

«И правильно. Сара у нас модель, ей ни к чему наедаться», – сказал отец и заговорщически подмигнул мне.

Мама на это закатила глаза и принялась убирать со стола.

«Поможешь мне или модель чем-то занята?»

Отец взял из моих рук палку и заковылял к дивану. Ленивая нога, так он ее называл. Или же проклятая ленивая нога, если его кто-то спрашивал, почему он не мобилизован.

«Если бы не эта ленивая нога, научил бы тебя твой папка ездить на велосипеде, это полезно для фигуры», – сказал он в тот день, когда школа устраивала велогонку. И: «Если бы не моя ленивая нога, ходил бы папка с тобой на рыбалку». И еще: «Если бы не моя проклятая ленивая нога, всех бы их твой папка урыл». Где-то существовал тот, другой отец, у которого обе ноги были безукоризненны, который учил меня ездить на велосипеде и ловить рыбу, который ходил на родительские собрания и потом, выйдя, вез меня домой и убивал нехороших людей. Может быть, тогда кто-то другой был бы начальником полиции, какой-нибудь бедняга без глаза, без пальца или без почки. Кто-то, кто нашел бы Армина. Другие отцы были там, в той темноте. Их дочерям присылали благотворительные посылки, в которых лежали ароматизированные салфетки из Норвегии и маленькие фотки с футболистами. Мой отец по-прежнему оставался здесь, сидел развалившись на нашем диване с большой чашкой зеленого чая в руке, потому что зеленый чай хорошо действует на метаболизм.

«Папка бы разделался с гадами, – говорил он, – но папка делает что может и где может, здесь, у нас, на своем месте. Папка делает что может».

Мы с тобой верили, что Арман вернется, мы знали, что не он отравил собак. Мы думали, что люди найдут настоящего виновника и отдадут нам твоего брата, как только выявится правда. Мы были уверены в этом, даже когда холодная река однажды утром принесла к ивам за психиатрической клиникой посиневшее раздувшееся тело Озрена Хабдича вместе с пустыми картонными пакетами и банками из-под пива. В новостях не было ничего, хотя вся школа об этом говорила. Его нашли голым, шептали на большой перемене, и без этого самого. Я не решилась говорить с тобой об этом, рассказы о мертвом теле Озрена набухли между нами, как опухоль. А потом ты мне, лишь один раз, на уроке биологии, написала на полях страницы с изображением расчлененной лягушки: «Армин не в реке, тогда бы он уже появился. Озрен был идиотом». Я кивнула головой, и все. Армин умен. Он не в реке.

Мы были последними людьми на свете, которые знали, что он вернется. Мы ходили домой мимо каштанов, к которым были прибиты плакаты с улыбающимся лицом твоего брата. «Разыскивается Марко Берич», кириллицей. На одном из них кто-то красным фломастером приписал «муслик». Но нам это было безразлично. Нас не интересовал Марко Берич. Мы знали, что Арман жив. Это знание сблизило нас больше, чем общая парта. Теперь нужно было обязательно остаться вместе до конца, до тех пор, пока твой брат снова не появится. Если мы поссоримся, если разойдемся, то с нами распорется и эта хрупкая уверенность. Словно в материю нашей дружбы была воткана вся его жизнь. Его больше не было нигде, ни в каком другом месте, кроме как здесь.]

5.