Поймать зайца

Прощание было долгим и слишком неумеренным. Я сидела за рулем и наблюдала за ними через зеркало заднего вида. Она повисла у него на шее, поднявшись на цыпочки. Он ее погладил по спине, потом по заднице. Она что-то ему сказала. Поцеловала его. Он вытер глаза – то ли от пота, то ли от слез – не поняла. Тем дело и кончилось. Она села в машину и тоном контролирующего себя параноика велела мне ехать, как будто Дино, если мы немедленно не уедем, поймет что-то ужасное и нас остановит. Но я не могла повернуть ключ. Что-то во мне трепетало, напуганное дорогой, которая нас ожидала. Я повернулась к ней и шепнула, хотя никто не мог нас услышать: «Он… Понимаешь… С ним все хорошо? Там, в Вене?»

Лейла сжала своими горячими ладонями мои щеки и едва заметно улыбнулась. Из-под ее агрессивно накрашенного лица наконец-то, пусть на миг, появилась та девочка, вместе с которой я когда-то решала задачу. Она, будто и сама не способная произнести его имя, чуть кивнула, а я в тот же момент почувствовала, как у меня от этого подтверждения задрожал подбородок. Во мне поднимался плач новорожденного, который впервые наполняет легкие кислородом.

«И на самом деле глупо плакать, раз он нас ждет», – нежно сказала она, а я молча выслушала ее, быстро кивнула и проглотила слезы. Завела машину и включила первую. Я была готова.

Десять минут спустя она уже пыталась, сидя сзади, переодеться в шорты и минимальную майку. При неловких попытках ее длинные ноги толкали мое сиденье, колени ударялись о двери, руки высовывались из окон, а голова оказывалась под крышей автомобиля. Мне на колени упал ее лифчик.

«Неужели ты не могла переодеться дома?» – спросила я, пытаясь прочитать дорожные указатели на выезде из Мостара и освободиться от ее белья.

«Дино не выпустил бы меня в этом из дома».

«Он знает, что мы едем в Вену?»

Она пожала плечами, но я не знала, как это истолковать. В зеркале заднего вида на миг мелькнуло что-то зеленое – огромный синяк на торчащих ребрах, – который тут же исчез под майкой. Я видела синяки и на ее плече: чьи-то большие пальцы оставили на коже Лейлы вишневый след. И правый висок – не был ли он темнее левого, несмотря на всю пудру, которая его искусно маскировала? Я не спрашивала, откуда все эти синяки. Право на молчание в нашей дружбе всегда было важнее, чем право на вопросы. Я соблюдала это правило даже двенадцать лет спустя – когда больше не была уверена в существовании какой бы то ни было дружбы между нами.

Переодевшись, она протиснулась между спинкой своего сиденья и переключателем скоростей, скорее голая, чем одетая. Потом сняла с правой руки обручальное кольцо и привязала его к шнурку от освежителя воздуха, который свисал с зеркала заднего вида. Я расхохоталась.

«Кто-то должен написать о тебе книгу», – сказала я и включила четвертую.

«Можешь ты, – ответила она. А потом добавила: – Когда подрастешь».

Не знаю, кто мне сказал. Сейчас мне кажется, что всегда было так. Никогда и не существовало чего-то до этого знания. Армин исчез, после того как перемерли все собаки. После того как распустил мне волосы. После твоей менструации. Превратился из живого человека в последнюю фотографию. Он, ты и я в вашем дворе, рядом с черешней, твоя сережка в моем кармане. Я не знала, что, окруженная травой, табачным дымом и своими растрепанными волосами, уже стою в будущем воспоминании. Я больше не помню, что на мне было надето, о чем мы потом разговаривали, попрощалась ли я с вами перед тем, как пошла домой. Не помню, потому что никто мне не сказал все это запомнить. Каждый раз я теряю по кусочку этой фотографии: исчезает клевер, исчезают дома на заднем плане, исчезает белье с балкона. Армин останется в этом упрощенном дворе неизменившимся – шестнадцатилетний парень, который ищет в клевере несуществующую сережку. Любое воспоминание о нем до того события немедленно отравлялось этим новым знанием. Каждый Армин из «до того» – тот, что с твоего седьмого дня рождения, тот, что в твоей комнате, тот, что стоит под черешней, – стал Армином, которого не будет.