Поймать зайца

Потом мы идем домой. Ты возвращаешься со мной по аллее, я уговорила тебя помочь мне с заданием. Ты по-прежнему хочешь рассказывать о своем сне и своих ощущениях между ног, хотя я упорно пытаюсь сменить тему. Я чувствую себя обманутой, словно тебе опять удалось меня обогнать. Ты найдешь способ показать, что твой опыт из сна перевешивает мой реальный. Это было непорядочно. Мне исполнилось пятнадцать, и я позволила Аце прикоснуться ко мне через колготки. На тебя только смотрели, как будто ты необыкновенный десерт в окружении неизвестных столовых приборов. В то лето, в свои четырнадцать, ты меня переросла, вытащенная снизу каким-то несправедливым законом, вдруг оказавшись несколько ближе к небу, чем я. Твои волосы пахли по-другому. У тебя была грудь. Я не могла позволить тебе одержать еще одну победу.

«Лейла, это глупости, – перебила я тебя, – ты даже никогда не целовалась».

«А какая тут связь?»

«Все должно быть по порядку, – объяснила я. – Сначала целуешься. Потом он может хватать тебя за попу. Потом грудь. Сперва через футболку, потом под ней. Потом ты ему – его штуковину. Потом он – внизу, через колготки. Через год можно разрешить ему залезать рукой к тебе в трусы. А ты даже ни разу не целовалась».

В этот момент мы проходили мимо памятника павшим борцам народно-освободительной борьбы. На нас смотрели немые партизаны, стоявшие полукругом. Ты сняла рюкзак, оставила его валяться на земле, а сама подошла к ближайшему герою и поцеловала его в рот. Я закатила глаза.

«Так не пойдет».

«Ну так покажи мне».

«Здесь? Сейчас?»

«Да, здесь. Поцелуй… – ты остановилась, чтобы прочитать его имя, – поцелуй Ранка Шипку».

Мне было стыдно целовать мертвую фигуру, но выбора не оставалось. Я наслаждалась тем, что сейчас я тебя чему-то учу. Подошла к партизану, прикоснулась к его пилотке и легко скользнула ладонями по крепким щекам. Мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы достать. Я посмотрела в его слепые глаза и языком прикоснулась к каменному рту. Потом обняла за шею и плотно прильнула к холодной военной форме, прижавшись к его губам своими. А ты смотрела на нас внимательно, без слов, будто пытаясь решить еще одно алгебраическое уравнение.

Зимой того года было подписано мирное соглашение. Постоянная девушка Александра забеременела. До этого я чувствовала себя статисткой без режиссера. Не очень понимала, кем я должна быть. Теперь я наконец-то получила легкую второстепенную роль: бедная Сара. Ее я, по крайней мере, знала как сыграть благодаря маме. Но ты не позволила мне погрузиться в драму. Сказала, что в такой момент глупо плакать.

«Какой момент?» – спросила я тебя.

«Ну все, конец. Мир. Ты телевизор-то смотришь?»

«Какое мне до этого дело?»

Ты смотрела вдаль, на голые ветки тоненьких платанов, на здание, на стене которого было написано: «Муджахедины, вон!» Из маленьких окон свисали мятые флаги.

«Мама думает, что Армин, вероятно, сможет вернуться. Сейчас, когда мир».

Тогда я перестала плакать. Все вдруг потеряло важность, как будто какой-то режиссер хлопнул в ладоши. Пропал дар речи – верните как было! Прошло столько времени с тех пор, как ты в последний раз упоминала об Армине. Я боялась, что скажу что-нибудь глупое, что-то недостаточное или слишком патетическое. Я вспомнила его руки, как несколько лет назад он развязывал мой «хвост». Как он склонил набок голову, чтобы лучше рассмотреть меня, точно так же как ты, когда тебя что-то интересует. Как он держал мой порезанный палец и сказал: «Остров сокровищ». Его лицо терялось в моей памяти, мутнело, мешалось с твоим. Всякий раз, когда я оказывалась в твоей комнате и видела фотографию с пляжа, оно возвращалось. Но мы никогда не упоминали твоего брата, хотя он был неразрывной связью между нами, нашим тайным паролем, который делал банальным все остальное – Александра, школу, отметки и первые поцелуи.

«Если твой папа что-нибудь услышит…» – сказала ты и посмотрела себе под ноги. Мой папа. Который вдруг решил, что теперь мы ни с того ни с сего должны отмечать «славу». Мама потихоньку от него искала в журналах статьи, где объяснялись народные обычаи. В те дни ошибки в таких делах были непростительными, гости садились за наш стол как присяжные, готовые осудить и за самое незначительное отклонение от правил. Мама забыла подать «жито». Папа смотрел на нее, стиснув зубы, разочарованный, позже он будет ее попрекать. В тот вечер, когда он ударил ее по лицу, я, перепуганная, выскочила из дома, как будто кухню неожиданно заполнили крысы, о которых я не знала, хотя они годами жили в темноте за плитой. Я бежала до самого твоего двора, а потом бросала мелкие камешки в твое окно, пока ты не проснулась и не впустила меня в дом. Ты включила меня в свою сферу влияния, мы были вдвоем, грызуны ничего не могли нам сделать. Позже мама из-за этого меня избегала, сердилась на меня больше, чем на папу. Мой спектакль сделал ее спектакль неактуальным.