Поймать зайца

Я вернулась домой, и меня вырвало. Мама зашла в ванную, закрыла дверь и нервно прошипела, тихо, чтобы папа не услышал: «Ты что, беременна? Я уверена, что ты беременна!» От чего, хотела я спросить ее? От Лейлы, которая умерла на том острове и ее больше нет? От рыб и крабов? Опасных морских течений? Но я только помотала головой, умылась и ушла в свою комнату. Тогда я поняла, что, в сущности, у меня нет никого, кому я могу позвонить и пожаловаться на проклятую Лелу Берич. Я была одна, я была такой, как всегда – свернувшимся на кровати побочным явлением. Все было кончено. Я распорола нашу дружбу. Больше ничто не связывало меня с Армином. С делом, которое закрывают. Что заключенные делают в первый день, после того как выйдут из тюрьмы? Они чувствуют страх. Необъятный, монолитный страх перед морем возможностей. Думаю, я поняла это в тот момент, на той кровати, одинокая, обыкновенная и без буквы «й» в твоем имени.

И потом еще один день, и вся неделя, и месяц. Я осознала время, то, что измеряется стрелками и звоном. Я осознала продолжительность одной минуты и одного часа, пульс отождествился с секундами. Один день без нас двух. Две недели без нас двух. Где-то в диафрагме у меня лежал электронный таймер. Моя жизнь распалась на до и после, как будто я пережила тяжелую автомобильную аварию или вступила в тоталитарную секту.

Я попыталась тебе позвонить один-единственный раз. Твоя мама сказала, что тебя нет дома, таким нежным голосом, как будто извинялась, что вынуждена лгать. И помнишь тот вечер, когда я наткнулась на тебя вместе с каким-то типом рядом с могилой Сафикады? Ты всегда любила это место, еще с тех пор, как мы были девчонками. Ты знала о нем давно, еще до того, как городские власти решили его увековечить. Тебя совершенно не впечатлила ни история любви, ни лик какой-то мифической девушки, не свечи, которые банялучанки позже оставляли на камне, веря, что, поклоняясь истории чужой любви, придадут больше смысла собственной. Нет, для тебя все это были глупости. Тебя впечатлила смерть. Смерть, которая не спрятана на кладбище, в окружении цветов и плакальщиц, а та, что выставлена в центре города на всеобщее обозрение. Нечто столь простое, что неосведомленный путешественник прошел бы мимо этого места, не глянув на него больше одного раза, не зная, что полой своего пальто он на миг прикоснулся к смерти. Но в тот вечер ты просто случайно шла там с каким-то типом, актуальным в тот месяц. Вы были навеселе. Наткнулись на меня, позорно трезвую для субботы, и расхохотались. Этот тип, уже не помню, кто именно – их было столько за все годы, – сказал: «Вот и красивая однокурсница…» или что-то в таком роде. А ты лишь засмеялась тем новым смехом, который отрабатывала в последний месяц как пощечину всей нашей истории. Ты потянула его за рукав, и тем дело и кончилось. Я осталась рядом с Сафикадой, рядом со смертью. Одна из свечей наклонилась, с нее капало, воск образовал маленький мостик от фитиля до камня. Я попыталась ее выпрямить, но ничего не вышло, только сломала. Оставила такой, изуродованной и погасшей, рядом с другими. В конце концов, кто я такая, чтобы выпрямлять чужие свечи, исправлять чужие клише? Я подумала, что ты, возможно, была права: никому умному не следует со мной дружить.