Поймать зайца

Ты таскала Лелино имя по туалетам. Я волокла Сарино по литературным журналам. В конце концов, не сводится ли все это к одному и тому же? Я начала писать после того, как ты покрасилась в блондинку. Я хотела иметь что-то под контролем, быть богом каких-то маленьких миров. Я выдумывала героинь, чьи ноги были сильнее моих, которые не плакали из-за малейших мелочей, давали правильные ответы на языке, который я никогда не использовала. Я выдумывала наполовину людей, наполовину уродов и их нереальные маленькие хобби – коллекционирование бабочек, например. Посылала их невозможными маршрутами, где они теряли все, где я сводила их к самому низкому, что в них было, но откуда им перед самой последней фразой все же удавалось выползти. Я спасала их ничтожные жизни. Милостивая богиня без лица. Как-то ночью я даже придумала целого черноволосого мужчину, рубашки которого пахли лимоном, который носил в кармане карандаш НВ и имел шрам на щеке. Придумала книги в его руках и испачканные графитом пальцы и тротуары под его туфлями. А потом, однажды ночью, просто его убила, двумя фразами. Я выдумывала глупые, нелогичные истории, в которых наш город напоминал заколдованный скандинавский городок, где никогда не было никакой темноты, где люди не исчезали, а мои героини могли беззаботно купаться в реке. Во всем этом было мало смысла, но меня это не волновало, ведь если одно слово легко нанизывается на другое, нет необходимости останавливаться и думать об ответственности. Иногда истории были короткими, незаконченными и недосказанными, и тогда я разрезала их на строфы и делала из них плохие стихи. Писала я слишком быстро, не раздумывая, в тетради для математики. Я никогда не любила линии. Я писала грубые слова там, где должны были стоять твои цифры. Заполняла клеточки, будто фаршировала перец. Рассылала их во все стороны: где бы ни находила хоть какой-нибудь литературный журнал – левый, правый, студенческий, академический, в центре метрополии или в дыре в провинции – мне было неважно. Один из них, думала я, рано или поздно попадет к нам на факультет, окажется в библиотеке. Одно из моих стихотворений или рассказов дойдет до тебя, хочешь не хочешь, придется его прочитать под моим глупым, монолитным именем. А если я напишу что-то действительно ценное, каким-то маленьким языком, который лежит под тонной лживых слов, возможно, я доберусь и до Армина.

Но ты все это стоически игнорировала, мои стихи отскакивали от тебя, как пули от бронированного автомобиля. Ты появилась на презентации моего сборника, там, куда папа пригласил струнный квартет и заплатил сухопарой актрисе, чтобы та прочитала мои тексты. Презрительно посмотрела на весь этот цирк, я видела твой взгляд в последнем ряду. Ты пришла с каким-то типом, ты их таскала с собой как костыли, а мне было стыдно за жалкие стихи в устах переоцененной актрисы. На столе лежали экземпляры моей книги. Я смотрела на них с сожалением, словно это птицы, которых я раздавила своим сапогом. Я знала, что ты думаешь: что я продала им какую-то несуществующую историю, что я умыла руки после всех своих преступлений, что только ты знаешь настоящую меня, которую я ловко оставила вне этих обложек. Ты, Лела Берич, которую вся шпана в Банялуке воспевала в сортирах четырехстопным хореем и которую эти типы передавали друг другу из рук в руки как эстафетную палочку, осуждала меня и мое чистое литературное преступление. Я изрыгнула весь этот язык напрасно, профукала его на вымыслы, в то время как в твоем дворе, под черешней, по-прежнему стоял твой красивый брат. Мы его переросли. Я видела все это в твоем взгляде. А потом ты потянула того типа за рукав и исчезла с моей слишком пышной презентации еще до того, как скрипачи запиликали Баха.]

9.

«Я хочу пи́сать», – торжественно заявила она и принялась рыться в сумке. Я сделала вид, что не слышала. И посмотрела в зеркало заднего вида, чтобы якобы решить какую-то очень важную водительскую проблему. Мы находились в пустоте – впереди и за нами простирался однообразный асфальт. Насколько мы удалялись от Банялуки, настолько и темнота становилась жиже, легче для глаз. Я видела дома, маленькие и разбросанные, как камешки, отколовшиеся от какой-то скалы. Видела мертвые, засохшие цветы в чужих дворах. Видела запустение. До границы нас ожидало еще совсем немного дороги. Каждой порой своей вспотевшей кожи я чувствовала, что мы едем к выходу, примерно так же, как обезумевший утопающий наконец-то понимает, где поверхность, а где дно реки. Еще полчаса – и Босния останется за нами.

«Алло? Ты меня слышала?» – спросила Лейла и хлопнула меня по плечу.

«Здесь нельзя останавливаться».

«Придется, я на одну капельку».