Поименное. Незабытые лица (сборник)

Но когда заговорили о лагерях, тут и я взяла слово. Я попросила их ответить на конкретный вопрос: что испытывал каждый, очутившись с деревянным чемоданом или с мешком, как я, перед закрытыми воротами зоны, на свободе? Я свое чувство помню очень отчетливо. Страшная раздвоенность. Там, в зоне, осталась мама, без конца болеет, ей еще шесть лет сидеть. Остались несчастные старухи (Баркова, Санагина, Дора Борисовна). Литовские девочки, с которыми подружилась, «свидетельница» Зося, славная добрая украинка, бросавшая мои записки Вадику, ей тоже сидеть еще шесть лет, и это после немецкого лагеря! А я – вольная птица. И был другой страх – что ждет в Москве? Стояла я со своим мешком, и не хотелось мне двигаться «в сторону свободы», пока остановившийся около меня «газик» не предложил подвезти до Зубовой Поляны, где выдавали паспорта. «Что это вы такая невеселая? – спросил меня шофер. – Не хочется домой? Понравилось у нас?» – «Не хочется!»

И Ася, и Юля возмутились: «Да ты просто дурочка! Тебя вся Москва ждала!»

– Ну а ты? – спросила Ася у Иси. – Ты что чувствовал?

– Я? Я – счастье. Я знал, что буду счастлив.

Париж, 2013. Опубликовано в кн. И. Фильштинский. «Мы шагаем под конвоем». М.: Возвращение, 2014

Боря Подольский. «Первое письмо…»

Из дневника

Ноябрь 2010 года

Собираемся с подругой Дитой в Израиль. Я двадцать лет не была в этой стране. Даже больше – 21. И тянет, и боюсь увидеть постаревших изменившихся друзей, с которыми, может быть, трудно будет найти общий язык. А сама страна? Ее единственные в мире холмы, иудейская долина… Не застроили ли их? Зовут мои любимые читатели из Кфар Сабы, просят выступить в их клубе (их руководитель, Карл Штивельман уже звонил), Боря и Лида Подольские ждут, буду жить у них, наметили план поездок, может, и на кладбище, где похоронена Инесса, любимый наш Учитель, выберемся, покупаемся в Средиземном море. Да и другие есть – Юрочка М., Давид Маркиш, Света Шенбрунн, Майя, родственница, она уже старушка, посидим с ней, вспомним ОВ, Митю, Валю, Митиного сводного брата, ее мужа… Решила поехать.

Борис Подольский, заключенный лагеря 385/17, Мордовия, 1960 г.

Дита заказала нам билеты на две недели, летим вместе с ней, хотя у нее другие друзья и другие планы. В Тель-Авиве наши пути разойдутся, а меня, надеюсь, встретят Подольские. Как раз на днях Лида прислала свою книгу – это настоящая сага об их огромном роде, страшная история гибели части семьи – в погромах, нацистских рвах, лагерях, поговорим. А Боря, Борька, ныне Барух, прославленный филолог, профессор, автор лучших учебников по ивриту, знаток всех на свете языков – с ним столько связано! Он – гениальный полиглот. Все языки ему подвластны – и древнеэфиопский, и какой-то амхарский, и хинди, и арабский, и фарси…

В лагере (и в Тайшете и в Мордовии) я была с его мамой, Дорой Борисовной, «сионисткой», она отсидела 7 лет от звонка до звонка за свои попытки донести до мира правду о положении евреев в СССР. А Боря, инициатор встреч с израильтянами, «передатчик материалов» (встречался с работниками израильского посольства в синагоге на улице Архипова), был осужден на пять лет, мальчиком, с первого курса взяли (как раз хинди учил в МГУ), отбывал заключение неподалеку, в соседней с нами зоне. Дора Борисовна, румяная, круглолицая, всегда в пуховом платке и смешных толстых очках, само добродушие – а оказалось, чудом избежала «высшей меры» – судили их «группу», в которую входил ее муж, отец Бори, и сын, сначала военным трибуналом! Потом все же переиграли, ей с мужем дали по 7 лет, Боре – 5. Не просто «изменническая деятельность», а также «использование национальных предрассудков!» Так в приговоре. Салтыков-Щедрин не придумает лучше.

Когда нас с мамой привезли на этот лагпункт (кажется, весной 1961 года), первое приветственное письмо я получила от Бори.

Такое и через полвека не забудешь. Летом заключенные женщины работали в поле, на огородах, весной шишки какие-то собирали, парники обустраивали. А зимой что делать? И вот начальство решило рядом с жилой зоной построить «рабочую», а в ней швейный цех. В этом цехе мама моя два года пришивала пуговицы к солдатским кальсонам, вот она, судьба Лары! Но пока его строили, лагерная жизнь кипела, ибо появилась возможность, особенно при снисходительном конвое (такие бывали из Москвы, никогда из Средней Азии, которых было большинство), перебрасываться записками, в них заворачивали камень и, через запретки – метали. (Не я, конечно, мне было не добросить даже на 50 метров. Были «метальщицы».) На стройке работали заключенные из соседней зоны – сильные мужики, «прибалты» или украинцы (хотя бригадиром был армянин, незабвенный Ашот Казарян, я ему своей любовной перепиской с Вадиком обязана!), а вот на подхват, мусор убирать, приводили слабосильную «мелочь».