Поиск исторического Иисуса. От Реймаруса до наших дней

«Иудейский кинизм» в учении Иисуса проявлялся, согласно Кроссану, в следующем. Анализируя в «Рождении христианства» 37 речений из первой страты, засвидетельствованные в «Евангелии» Q и Евангелии от Фомы, Кроссан утверждает, что учение Иисуса являлось «этической эсхатологией»[453]. В отличие от Своего бывшего учителя Иоанна, Иисус не придерживался «апокалиптической эсхатологии», то есть не учил о конце света, грядущем Суде и внеземном Царстве. Он также не разделял «аскетической эсхатологии» ессеев, которые отвергали этот мир, отрекаясь от базовых человеческих потребностей: приема пищи, семейного союза, мирских профессий и т. д. «Этическая эсхатология» Иисуса тоже направлена на отречение от существующего миропорядка, однако, в отличие от апокалиптической эсхатологии, в ней нет акцента на внеземном вмешательстве Бога, которое положит конец истории.

В отличие от аскетической эсхатологии, в учении Иисуса отсутствуют указания на необходимость ограничения базовых человеческих потребностей. Этическая эсхатология Иисуса сводится к активному, однако ненасильственному сопротивлению мировому порядку, несправедливой и жестокой системе клиентелы и посредничества Римской империи. Этическая эсхатология Иисуса возвещает всем «пострадавшим от притеснений, голода и болезней»[454], что Бог на их стороне:

Бог – за нуждающихся и бессильных, поскольку их положение наиболее несправедливо. Иисус обращается в первую очередь к обнищавшим крестьянам, которые более всего пострадали от коммерциализации и урбанизации, проведенной Антипой. <…> Людям, лишившимся в эти тяжелые годы близких, Иисус предлагает новую семью: общину Царства Божьего[455].

Следует отметить, что Кроссан, в отличие от так называемых «теологов освобождения»[456], основывает свою реконструкцию образа Иисуса на исторически верифицируемом материале, а не на актуальной богословской повестке. В других его работах эпитетами «этической эсхатологии» являются «сапиенциальная эсхатология» (sapiential eschatology) и «Царство Божье без посредников» (brokerless Kingdom). Поскольку Кроссан не дает емкого определения этих концепций, предлагая лишь пространные описания, можно обратиться к Н. Т. Райту, который сводит кроссановскую теорию «этической/сапиенциальной эсхатологии» к трем основным пунктам.

1. «Эсхатология как „горизонтальный“ язык: создается впечатление, что используемые понятия обозначают движение вперед во времени, но на самом деле речь идет о возможности духовного „восхождения“ к новому уровню существования»[457] (в этом понимании эсхатологии Кроссан близок к Бультману и всем библеистам, испытавшим влияние экзистенциализма).

2. «Эсхатология как критика нынешнего мирового порядка, возможно предлагающая какой-то новый порядок»[458].

3. «Эсхатология как критика нынешнего социально-политического уклада, возможно предлагающая какие-то коррективы»[459].

Устоявшуюся социальную систему посредничества Иисус пытался разрушить посредством «магии и трапезы» (magic and meal). Кроссан утверждает, что именно эти практики максимально точно воплощают ту весть, которую пытался донести Иисус.

В отличие от Мортона Смита, Кроссан понимает «магию» не в узкоисторическом, а скорее в социально-антропологическом смысле:

По мнению Кроссана, в понятии «магия», как и в понятии «разбой», отчасти скрыт подвох. Ведь «разбойник» – это просто тот, кто делает вещи, неугодные властям; «магия» – это чудо, которое делает не тот, кто надо[460].

Сам Кроссан пишет:

Магия – это термин, используемый привилегированным классом, чтобы опорочить религиозную практику низшего класса[461].

Называя Иисуса «магом», Кроссан специально оговаривает, что использует это слово в не пейоративном[462], а в узкоспециальном значении: