Поиск исторического Иисуса. От Реймаруса до наших дней

В отличие от большинства участников «Поиска…», Кроссан доказывает, что исторический Иисус не отводил Себе никакой особой роли в Царстве Божьем. В таком случае миссия Иисуса стала бы еще одной формой посредничества, в которой роль патрона была присвоена Самому Иисусу. Как пишет Кроссан:

Царство – это не монополия. <…> Он (Иисус. — А. А.) не является причиной появления Царства и не контролирует его распространение[468].

Как раз наоборот, Иисус учил о том, что Царство реализуется благодаря усилиям самих людей:

Царство Божье наступает лишь постольку, поскольку люди берут его реализацию «в свои руки» и входят в него[469].

Речение «Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи» (Мк 2: 10 = Мф 9: 6 = Лк 5: 24) Кроссан интерпретирует не в том смысле, что грехи имеет власть прощать лишь Иисус, обладающий мессианским/божественным статусом Сына Человеческого, а в том, что «сын человеческий» здесь – это любой человек. Иисус, согласно Кроссану, не связывал наступление Царства со Своей личностью, Он проповедовал о том, что Царство реализуется в жизни общины. Возвещая пришествие Царства Божьего, Иисус говорил

не о разрушении земли, но о ее преображении, не о конце нашего мира, но о конце зла, несправедливости, насилия – и империализма. <…> Чем же именно отличается… эсхатологическое царство Бога от последнего имперского царства Рима? <…> Образцом для этого будущего была не демократия, но семья. Бог, подобно отцу, должен установить равенство в семье людей на земле, а равенство означает, что благ в мире хватит на всех. <…> Программа имперского царства Рима – и то же относится к любой другой империи – это мир через победу. Программа эсхатологического царства Бога – это мир через справедливость. В обеих программах есть стремление к миру, но в одном случае его добиваются насилием, а во втором – без насилия[470].

В Царстве

материальные и духовные ценности, политические и религиозные ресурсы, экономические и духовные блага равным образом доступны для всех. <…> Это мир радикального эгалитаризма, в котором более не существует дискриминации, иерархии, эксплуатации и подавления[471].

Поскольку, с точки зрения Кроссана, учение и практика Иисуса были весьма вызывающими как для евреев, так и для римлян, нет ничего удивительного, что после выступления Иисуса в Иерусалимском храме («центре и символе всего неэгалитарного»[472]) храмовые служители и римские начальники постарались как можно скорее избавиться от Него.

Однако все канонические евангельские повествования о Страстях, Смерти и Воскресении Иисуса, согласно Кроссану, не имеют под собой верифицируемой исторической основы. Развернутые повествования о суде над Иисусом у Каиафы и Пилата, о Его последних словах на Кресте, о погребении в гробнице Иосифа Аримафейского и т. д. порождены в рамках «экзегетического христианства»[473] (Exegetical Christianity) – в ранней общине, которая занималась историзацией ветхозаветных пророчеств о Мессии в повествовании о жизни Иисуса. Поэтому повествования о Страстях и Воскресении являются, по выражению Кроссана, «не воспоминаемой историей, а историзированным пророчеством»[474] (not history remembered, but prophecy historicized). Подробно изучив римскую практику распятия бунтовщиков, Кроссан предложил две наиболее вероятные альтернативы: либо тело Иисуса было оставлено тлеть на кресте, послужив пищей для диких птиц и собак[475], либо было брошено римлянами в общую могилу для преступников, которую также зачастую раскапывали дикие собаки и поедали останки[476]. Эту позицию заявил еще в 1977 году в специальном исследовании Мартин Хенгель: