Поиск исторического Иисуса. От Реймаруса до наших дней

В центре проповеди Иисуса была весть о скором пришествии Царства Божьего. Вермеш демонстрирует ветхозаветные истоки учения о Царстве и указывает на то, что к рубежу I века н. э. идея Царства приобретает апокалиптические оттенки (мотив последней космической битвы) и политические коннотации. В начале раввинистической эпохи (100–300 годы н. э.) утверждается идея о том, что Царство будет «установлено не огнем и мечом, а через полное повиновение Закону Моисея»[351]. Вермеш утверждает:

Иисусово Царство Божье находилось где-то между апокалиптикой и раввинистическими образами, хотя в плане невоинственного характера скорее предвосхищает мирное Царство, о котором мечтали раввины, чем катастрофическую реальность апокалиптических визионеров или Армагеддон новозаветного Апокалипсиса[352].

Таким образом, для Вермеша учение Иисуса о Царстве знаменует некий переход от апокалиптического к раввинистическому иудаизму.

Пришествие Царства Божьего уже проявлялось в исцелениях и экзорцизме Иисуса. Однако, в отличие от Сандерса, Вермеш не считал, что Иисус видел Себя Кем-то особенным в этом Царстве. Словосочетание «Сын Человеческий», которое некоторые исследователи считали явным указанием на мессианское самосознание Иисуса, Вермеш считает не мессианским титулом, а перифрастической формулой. Титулярное употребление фразы «Сын Человеческий» засвидетельствовано лишь в более поздних иудейских источниках (ранее ошибочно датировавшихся I в. до н. э.), на которые, возможно, оказало влияние раннее христианство. Арамейское словосочетание אשנ רב, которое использовал в Своей речи Иисус, «является заменой местоимения „я“, когда говорящий считает нескромным употреблять это местоимение открыто или когда он утверждает в отношении себя какие-либо спорные идеи»[353]. Именование «Сын Божий» указывало не на божественность Иисуса (что полностью противоречило бы строгому иудейскому монотеизму), но лишь «на его достоинство великого харизматического лидера»[354].

Религия, возвещенная Иисусом, была теоцентрична. Сам он играл в ней роль мужа Божьего, пророка из пророков, пастыря стада, лидера, учителя и носителя откровения, но не объекта поклонения[355].

Как галилеянин, Иисус вызывал в глазах фарисеев из Иудеи, и особенно Иерусалима, подозрение «в религиозной некорректности, в которой подозревались все галилеяне»[356]. В отличие от Сандерса, Вермеш считает, что между Иисусом и фарисеями существовали разногласия, однако неприязнь фарисеев вызывало не пренебрежительное отношение Иисуса к установлениям Закона (историчность чего, с точки зрения Вермеша, весьма сомнительна), а «угроза, которую представлял неограниченный авторитет харизматика для поборников установленного религиозного порядка»[357].

Но несмотря на негативное отношение к Иисусу со стороны фарисеев, Вермеш (как и Сандерс) не находит подтверждений «активного и организованного их участия в планировании и осуществлении казни Иисуса»[358]. В аресте и распятии Иисуса были заинтересованы саддукеи (поскольку видели в Его действиях угрозу Храму) и римские власти (поскольку считали Его одним из галилейских бунтовщиков). И римляне, и, впоследствии, христиане ошибочно увидели в Иисусе Мессию:

Если принять во внимание духовную атмосферу Палестины первого столетия, с ее эсхатологическим, политическим и революционным брожением, становится понятным, почему отказ Иисуса от мессианских устремлений не мог быть принят ни Его друзьями, ни Его врагами[359].

Исследования Вермеша оказали значительное влияние на проект «Поиска исторического Иисуса». В первую очередь Г. Вермеш и Э. Сандерс весьма убедительно обосновали то, что реконструкцию образа исторического Иисуса следует проводить в контексте современного Ему иудаизма: необходимо опираться на ту информацию, которая свидетельствует о характерно иудейских аспектах учения и служения Иисуса. Вермеш одним из первых указал на то, что галилейский иудаизм весьма отличался от религиозных воззрений и практик, распространенных в Иудее. Впоследствии эта теория была в том или ином виде задействована в работах Дж. Д. Кроссана, Б. Мэка, Р. Хорсли и др. Акцент Вермеша на непосредственном переживании Божественного у Иисуса заметен и в исследованиях М. Борга.