— Тункашила* (дедушка, лакотск.)? — изумление вырывается из него придушенным вскриком.
Вишача Вакан* (святой муж, жрец традиционной веры индейцев сиу) Белый Орёл вынимает изо рта вечную трубку и приветливо кивает внуку.
— Заходи, чикала* (маленький, лакотск.) Джо, заходи.
Джо Красная Собака никогда не был трусом, но сейчас ему страшно. Он мнётся у входа, вглядываясь в полумрак за границей освещённого небольшим костерком круга, и только потом подходит. Умерший пять зим назад старик нисколько не изменился, разве что пышные ритуальные одежды он на памяти Джо не надевал ни разу, а вот сейчас покачивает роскошными чёрно-белыми перьями своего варбоннет, такими блестящими, словно их только что закрепили в расшитой узорами коже головного ремня.
Джо опускается на бизонью шкуру, чувствуя себя актёром дешёвого шоу, в котором не раз принимал участие вместе со старшими братьями — ради денег, разумеется, — таким нарочито-настоящим выглядит типи и сам дед, облачённый в старинный костюм и увешанный амулетами. Будь на нём привычный засаленный чёрный жилет и вытянутые на тощих старческих коленях брюки, заговорить было бы куда проще.
— Ты же умер, дедушка, — выдавливает наконец Джо.
— Хе-хе, кхе! — смеётся, подавившись дымом из трубки, старик.
Запах дешёвого табака, смешанного с травами, которые дед собирал и сушил сам, такой родной и почти забытый, заставляет сердце Джо болезненно сжаться.
— Таку Сканскан* (Вечное Сейчас, лакотск.) не знает смерти. Может, я умер, а может — сижу здесь, курю трубку и разговариваю со своим внуком? — Белый Орёл хитро улыбается и снова выпускает клуб дыма.
«А может, это я умер?» — мелькает у Джо нелепая мысль.
— Я не понимаю, дедушка! — он снова ощущает себя маленьким мальчишкой, с каждой своей маленькой бедой бегущим к старику в его крохотную хибарку. — Я помогал хунка* (родичи, лакотск.), охотился, делал всё, как ты учил меня. Но они умирают и умирают. Я не могу это остановить. Скоро все умрут, где я найду новую семью?
— Митакуя о йясин* (все мы родичи, лакотск.), мальчик. Но ты ищи, не сдавайся.
Джо хочет спросить, что имел в виду дед, но вместо этого с губ срывается отчаянное:
— Нас осталось так мало, тункашила, скажи, мы тоже должны умереть? Все мы?
Глаза старика, прячущиеся в складках морщин, как весенний ручей в неровных скалах, остро блестят.
— И да, и нет. Красная Собака не умрёт совсем, если оставит своё семя. Или громкую память о себе. Ты был умным ребёнком, не говори мне, что поглупел, став взрослым.