Читаем Пока королева спит полностью

Погода в день бунта явилась всем заинтересованным лицам ветреной красавицей: мгновениями прижимала прохожих к своей знойной груди, а мгновениями замораживала надменным взглядом. Сие наблюдение, а точнее упоминание о красоте в круговороте мыслей, посетивших мою головку в один миг (максимум два), навело лодку моего сознания вот на какой риф: если я проснусь-таки на самом деле в своём королевстве, то как я буду выглядеть? Бросив всё, быстро-быстро помчалась во дворец. Нет, вроде, ничего выгляжу: платьице за столетия не вышло из моды. Оно было – и осталось! – изумрудным и чуток блестючим, но не пошло блестючим, а так – самую малость. Капюшончик добавлял загадочного эротизма и давал простор для искоса брошенных взглядов (а я любительница их бросать). Обтягивающее платье облегало всё, что нужно облегать, и плавно переходило в четыре лепестка, самый длинный из которых своим язычком касался каблучков зелёных туфель. Туфельки эти и теперь мне нравились, хотя у них был один малюсенький недостаток: из их ажурных форм нельзя было пить шампанское (хотя есть же вполне годный способ – ставишь фужер в туфельку и пьёшь, военные всегда найдут выход из положения). Ах, клубничное шампанское! Ой! ой-Ё-ей! Ой-ё-Ё-Ё-ё-ё-Ёй!!! Что это??? На моём лице пыль?! Я стала своими руками во сне стирать с себя наяву пыль – естественно, ничего из этой затеи не вышло! И тут пришло озарение: это не на мне пыль, это на стеклянном колпаке – ненавижу слово «саркофаг» люто, есть в нем что-то мертвецкое, инфернальное – пылинки решили устроить посиделки. Уф! Чуть сердце не оборвалось (лукавлю самую малость). Так, что-то важное ещё было акромя одежды, а – украшения! Экспроприировали их… Рассматриваю свои ногти, чуть выше должны быть перстни и колечки – но нет их, магистр раздарил первым дамам магистрата, чтоб им пусто было! Ладно, нет так и нет, буду менять свое восприятие к этому. Меняю. Итак: но (с ударением произносится) зачем такому украшению белого света как мне (пафос искренен) ещё всякие добавки?! Я – особа хоть куда, гм… почти совершенство – звучит лучше (почти – потому что надо оставить немного места и для самосовершенствования, я же чуть-чуть скромняга… гм) и в зелёном платье буду ослепительной настолько, что никто не заметит отсутствия на мне трудов ювелирных дел мастеров. Подводя предварительные итоги, можно сказать, что в свете мне просто нельзя не появиться в ближайшую декаду-другую дней (только снова не засидеться бы в девках на столетие-тысячелетие-другое) и, поставив такой утешительный диагноз, я вернулась к бунту… Хотя этот выход в свет был ещё во сне. Только бы сбылось! Я скрестила пальцы, но потом одумалась: не до примет сейчас – нужно действовать. Однако локон своих волос я на палец все-таки накрутила, это уже не примета, а привычка, свыше нам данная, о!

Как истинная королева, на бунт я со всеми этими многочисленными неотложными делами опоздала. Пришлось разрываться на куски, как сумасшедшей вобле из одноименной басни: я была, точнее, старалась поспеть везде – и с художниками, рисующими всякие обидные карикатуры на магистра; и с ночными сторожами шлюза, захватившими это сооружение и готовыми затопить мою любимую столицу в случае чего; и с представителями разных цехов, вышедшими на улицы и устроившими беспорядки; и с мальчишками, запускающими змеев; и с отборными-подзаборными революционерами на баррикадах и ещё много с кем одновременно. Вы когда-нибудь видели королеву, которая носится везде и всюду и никому не может приказать? Видимо, нет. Но и меня никто не видел – я была как всегда одна-одинешенька. Одиночество мое длилось уже более двухсот лет (подумаешь – скинула сотенку… мы же не в паспорт смотрим…), с того мгновения, как я выпила шампанского…

Шут

Предоставив девчонок самим себе (свобода – это щедрый дар), я направился к Боцману. По пути мне встретился… по-моему, есть такое понятие – архетип. Так вот я повстречал архетип Робин Гуда, звали человека, воплощавшего все добрые качества древнего грабителя Гамом. Рядом с ним часто появлялась смерть, но он её не замечал. Он думал, что сам несет поцелуй курносой людям, но на самом деле, она уже скоро поцелует его. Недолго осталось ждать их встречи. Мы о многом успели поговорить с Гамом, пока шли вместе каждый по своей колее дороги, ну, например, о путеводителях.

– Не доверяю я им, написано одно, приходишь – видишь совершенно другое, – сказал Гам и смерть подмигнула мне из-за его плеча.

Я мигнул жёлтым глазом и он стал зёленым, смерти это понравилось.

– Да, я как-то раз нашёл буклет, расхваливающий красоты острова Счастье (оригинальное название, ничего не скажешь), доплыл я до него на попутном корабле докси и что? Сплошной песок, кое-где превратившийся в стекло и двухголовые ящерицы пожирающие друг друга. И где там счастье? Сплошной полигон Богов, – освобождаю из себя информацию и даже почти не вру.

– Они по нему, наверное, чем-то мощным долбанули.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее