Читаем Пока королева спит полностью

– Боцман, по тебе околоток плачет! – процедил один из магистровских пионеров с красным галстуком на шее, такой своего отца заложит ради нового значка на груди. Я лишь сплюнул в ответ. Пионеры сдриснули.

– Изя, сейчас же серая стража тебя заберёт, – констатировал я, после того, как мы поздоровались.

– Одиночные пикеты разрешены! – горящие глаза, горящее сердце, чистые руки… вот он – типичный революционер. Только у нас нет революционной ситуации. Всё в магистрате наглухо законопачено… наверное, котёл рванет, но не сейчас…

– Ну, смотри…

Я пошёл в ближайший бар и заказал себе пиво, а мальчишкам – мороженое. Устроились мы за уличными столиками под зонтиками. Как я и предполагал, скоро приехали серые и забрали сопротивляющегося Изю… мы не по Конституции живём, а по прямым и конкретным приказам магистра. Уж скорей бы королева проснулась, что ли…

Утро. Дом. На руках ношу Эльзу. В календаре не значится официального праздника или другого какого повода для такого эксцентричного способа передвижения супруги по комнатам – просто у меня в душе клокочет соответствующее настроение. Если вы просто так, а не ради чего-то, никогда не носите свою любовь на руках, я вам не смогу ничего объяснить, а если носите – зачем разжевывать очевидное? Я кружил мою радость, орал неофициальный гимн королевства Зелёных холмов "Проснись королева!" и умудрялся при этом иногда даже притоптывать.

– Какая-то ты тяжёлая сегодня, – совсем не по-комплиментски заявил я.

– Наглоталась ночью звёздной пыли, – не задумываясь, ответила моя полногрудая кудряшечка.

– Мда, – только и смог сказать я до поцелуя, а после него говорить и вовсе разучился.

Хорошо, что не разучился кое-что другое делать. В тот раз она об этом не сказала, а вот на следующий день…

На следующий день в дом проникло ужасное слово "тёща" и никакими антикошмарными средствами его вытравить не удавалось. К нему стали прирастать другие жуткие слова: "поехать", "скоро" и особенно убийственное: "завтра". Не хотел я ехать в Анихею, но пришлось, там жила ненаглядная тёща моя, а точнее будет сказано: матерь Эльзина. Аргументы типа: опять? зачем? а может быть не надо? были отвергнуты одним махом (ну, если быть точным – одним ночным махом). И мы стали собираться в путь-дорогу. Собирались долго, так как необходимо было уместить много вещей в минимум поклажи. У моей благоверной это дело получалось гораздо лучше, чем у "меня-однорукого", я стал вести разговоры-уводки-от-ответственности, мол, что-то локтевой сустав ломит и ноет, пойду натру змеиной мазью (для лекарственных мазей лучшая змея – это кобра)… наверное, циклон идёт к нам… далее, охающий и ахающий я-квинтэссенция-лени дезертировал на крышу, чтобы последний (или крайний) раз поближе взглянуть на наше небо, ведь там где тёща – небо не наше. Главная задача сборов: не допустить того, чтобы в наш багаж пробрались ползунки, но вроде бы всё обошлось – ни один "заяц" легче воздуха не пробрался в многочисленную нашу поклажу, которая органично поместилось на двухколесном возке, в него – в свою очередь – органично впряглись (практически без моего участия) два очаровательных пони, ибо на лошадей денег не хватило. Под восторженные крики провожающих нас мальчишек мы тронулись в путешествие, рассчитывая вернуться в любимый дом на набережной где-то через месяц-другой. Эльза взяла отпуск за свой счёт (других просто не давали), срок которого сделан из резины, а меня уволили за то, что работу выполнял хорошо (правда понятие хорошо у меня и у моего начальства не совпадали) и я, таким образом, вообще стал свободной птахой. Таможню у ворот миновали без приключений, только в нашей мошне стало на одну деньгу меньше.

Пони перешли с медленного шага на очень медленный, таким недвусмысленным образом давая понять: хозяева, вы там делайте что хотите, а нам надо мальца передохнуть и немного подкрепиться. Мы намек поняли и сделали привал; я стал распрягать наших гордых коней, а Эльза расстелила клеёнку и организовала дорожный перекус. Перекусывали чем Бог послал: яйца, лук и огурцы с помидорами составили салат, сало и чёрный хлеб – бутерброды, вода и фрукты – десерт. А пони стали вволю щипать сочную траву и ею довольно хрустеть. С этими понями (нравится мне это неправильное слово) вообще отдельная история, купили мы их, а точнее будет сказать, арендовали на неограниченный срок у одного колоритного старика с золотой серьгой в ухе, который при совершении сделки как-то странно улыбался и приговаривал: "Хорошие пони, добрые", и щурился так хитро. Сторговались, значит, с ним и я повел домой с рынка Буцефала и Йорика – так звали наших "залихватских удалых скакунов". Хотя лучше бы их назвали наоборот, ведь Буцефал был доходячий и какой-то глючный, а Йорик – сама энергия и мощь (наверняка лишние в таком малом объеме лошади). Вот и сейчас Буцефал ел траву привередливо, выбирая клевер и цветочки, а Йорик счищал всё без разбору, как газонокосилка, только челюсти ходуном ходили, да ещё и копытом себя подбадривал: ударит и ещё быстрее челюстями задвигает – типа веселей так траву жрать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее