Пока не поздно

— Если не отпустишь…

— Не требуется, видимо, пояснять, почему Артамонов переобулся, переоделся, — рассказывал коллегам Марин. — Он шел на «охоту».

Пешеходной тропой, протоптанной с тыльной стороны дома шесть по Северному проспекту, прогулялся до трамвайной остановки — никого. Повернул обратно и тут уловил: позади кто-то идет. Замедлил, выжидая, шаг. Едва прохожий поравнялся с ним, толкнул, схватил за руку, развернул лицом к себе.

Стоял перед ним пожилой человек. Не учел одного Артамонов, но почувствовал сразу: мужчина не из робких. И тогда пустил в ход нож. Прихватив шапку и часы, спокойно отправился домой, встретил Савина.

Когда Миша убедился, что парень не шутил, ему взбрело вдруг в голову: не мог ли он тоже замараться в крови, прикуривая из рук убийцы?..

Бессмысленно, жестоко погиб человек. И нет убийце оправдания. С ним все ясно.

Не может не встревожить другое — нравственный облик так называемых свидетелей.

Любая ложь уже сама по себе вызывает лишь одно чувство — брезгливость. Когда лгут следствию, оправдывая тем самым преступившего закон, — такой поступок иначе не расценишь, как нравственное скудоумие, душевную тупость. Не говоря уже о том, что за дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность. Но здесь еще более гнетущая картина.

Прикрывать злобного убийцу — даже под смертным страхом — не всякий отважится. Невероятным, диким это кажется. И невольно задаешься вопросом: да ведали ли, что творили, эти «свидетели», покрывая убийцу?

Доподлинно «свидетели» узнали (одни — в ту же ночь, другие — утром, то есть задолго до своего первого визита в милицию), что преступление у дома шесть совершил Артамонов. Знали больше: сделал это умышленно…

С ним находиться рядом страшно, а они, собравшись в квартире Васиных, деловито обсуждали по его просьбе, кто и что станет говорить, если вдруг пригласят в милицию. Прикидывали, как поставить в известность Грошеву, уехавшую, как назло, в гости и не знавшую о сгущавшихся над Артамоновым тучах. С готовностью помчался на поиски Савина Паршин — пригрозить, чтобы помалкивал. Не успели — Миша уже был задержан. Ползали ночью по снегу Паршин и Малевский в поисках ножа, чтобы утаить от милиции. Преступник ухитрился перед арестом швырнуть нож в окно квартиры.

Самым что ни на есть отпетым уголовникам, обозленным на всех и вся, впору ли так вот поступить? Но в том-то и весь трагизм, что на преступный сговор сознательно, бестрепетно шли не рецидивисты, а молодые люди, из которых самой старшей — Васиной Наталье — двадцать пять, Серегиной — девятнадцать. Только вступали в жизнь семнадцатилетние Паршин и Малевский и совсем юная, школьного возраста, Васина Лена. С гнильцой оказалась душа и у этого существа с наивными, ангельски чистыми глазами. На скамье подсудимых Лены не было лишь потому, что на момент сговора не достигла шестнадцати.

С ней первой поделился Артамонов страшной вестью сразу же после преступления, вызвав на улицу, похвастал добытой шапкой:

— Грамотный мех? — спросил цинично.

— Фу, кроличья, — сморщилась Лена, прослывшая в компании знатоком мехов.

И Артамонов швырнул шапку в сторону мусорного ящика.

Предложил тут же «щедрым» жестом часы. Взяла, осмотрела, подумала — «немодные». Но своих не было, и благосклонно приняла «подарок»:

— Ну, давай.

Потом на лестничной площадке мокрой тряпкой стирала кровь с рук Артамонова, с отворотов пальто, с гордостью продемонстрировала Серегиной «подарок».

Тут оторопь берет невольно: да как же это — вот так вот и не содрогнулась девочка, не испугалась, не прониклась состраданием к тому, в кого вонзил нож убийца?

— Чего мне бояться? — смотрела на следователей с удивлением. — Я никого не убивала. Пусть Артамонов боится… А что касается убитого — он мне чужой.

Глумились над следствием — иной оценки нет — на первом допросе Паршин и Малевский, тоже считая: им бояться нечего — вроде бы возраст неподсудный. А ведь Паршин знал намного больше, чем другие. С ним Артамонов поделился однажды: «Делаю иногда я ночью ’’прогулки”». Одну из прихваченных Артамоновым шапок — ондатровую — продавал по его просьбе на Кузнечном рынке. Не купили: поношенная была шапка, а цена запрашивалась, как за новую.

А как вела себя Серегина? Она бестрепетно встретила сотрудников милиции, заглянувших во время обхода дома восемь в ее квартиру.

— Ну, у меня сердце чуть не выскочило, — промолвил Артамонов, расположившийся в кухне.

— Не бойся, — беспечно улыбнулась Рита, — на этот раз не за тобой.

Она негодовала, ругала Артамонова не потому, что поднял нож на человека:

— Вот же сволочь, — делилась с друзьями, — нас подговорил, а сам раскололся.

Настойчиво, бесцеремонно выспрашивала следователя: а может, все-таки мог Артамонов уйти от возмездия?

Даже работники прокуратуры, повидавшие в силу своей профессии всякое, пришли в негодование: чтобы молодые люди скрывали так нагло (любое иное слово прозвучит мягко), по заранее разработанному сценарию убийцу и правду раскрыли вынужденно, без тени раскаяния? Такого в практике своей они не припомнят.