Пока небеса молчат

В августе Шадар сообщил, что уезжает надолго. В последнюю ночь был непривычно откровенен. Казалось, его гложет недовольство. Что-то не ладится в жизни. И на войне и в миру. Я давно заметила, что у него были определенные принципы. Он отказывался напрямую сотрудничать с русскими или англоязычными агентами, но невольно поддерживал интересы тех или других.

Шадар пафосно заявлял, что родины у него давно нет. Ее предали, разграбили, уничтожили…

– Я работаю только за деньги! Доллар дороже, значит, выбираю доллар.

Но Шадар не был слепой машиной смерти, я знала, что в разгар опасной операции он мог принять собственное решение, изменить ход игры. Что им на самом деле руководило? Может, каприз, может, поиски справедливости и попытка хоть немного изменить чьи-то жестокие решения наверху.

– За мою голову обещана большая награда, Мариам! Ты спишь с мешком золота.

– Мне живой муж нужен, – шептала я со слезами. – Останься с нами, не покидай! Нам плохо без тебя.

Он только широко улыбнулся и вздохнул. Он уже не здесь.

Я убеждала себя, что люблю Шадара. Это была моя работа. За нее я получила дом и средства на содержание сына. Ноутбук, наряды, сладости, книги… И смысл моего жалкого существования.

Что я смогла бы одна? Мама не справилась, но завещала мне быть счастливой. Значит, я должна быть сильнее, переломить все невзгоды и найти свой путь.

Глава 22. Приглашение

Раньше я любила и очень ждала весну, теперь страшусь ее приближения. Сынок начинает болеть, а муж уезжает на свою опасную вахту. Туда, где жарко и ветрено, за каждым камнем или разрушенным зданием стережет смерть. За последний год у мужа прибавилось седины в бороде, а на голове не слишком заметно, стрижется коротко.

– Война нужна для поддержания баланса в социуме, – говорит Шадар. – Представь, что все люди на земле живут одинаково богато и сыто, медицина отодвинула старость, победила недуги. Люди начнут размножаться, как крысы – им не хватит еды и места. Они все равно передавят слабых, начнут жрать соседей и, в конце концов, подохнут от эпидемий. Война – есть великий регулятор и санитар.

– Но она забирает лучших! – спорила я. – Самых сильных и храбрых мужчин забирает.

– Может, самых невезучих, – смеялся Шадар. – Да, я против того, чтобы воевали мальчишки, пусть сначала оставят потомство. В итоге выживут те, кто сумеет сбиться в большую, крепкую стаю, в совершенстве освоят искусство борьбы. И моя скромная задача этому научить. За хорошие деньги, конечно.

Меня ужасала его холодная логика. Если по телевизору шла информация о сборе средств на операцию больному ребенку, Шадар заявлял, что эта пустая суета, поскольку младенцы с изъянами должны быть утилизированы, как ошибки природы – «человеческий мусор».

– Так честнее, Мариам! И сами не мучаются и родителей не заставляют страдать. Беда современного общества в излишней гуманности и сентиментальности. Цивилизация вырождается. Богатые чахнут, жиреют, впадают в разврат от пресыщенности и скуки, а бедные отупели от безысходности, боятся взять в руки оружие, трясутся над своим жалким пайком.

– Ты коммунистом стал? – усмехнулась я.

Шадар возмущенно вскинул брови.

– Я – реалист. Сумею выжить и приспособиться к любым условиям. Мне плевать на судьбы мира, всех ждет один конец. Но порой небеса посылают чудесные дары, дразнят иллюзией близкого счастья… надо брать его в руки, лишь остерегаться подделки.

– Ты разочарован в домашнем уюте? Тебе скучно с нами? – напрямик спросила.

– Я никогда не верил в чудеса, Мариам!

В каждом жесте, обращенном ко мне, чудился скрытый упрек. Может, я сама себя накрутила… Шадар больше не читал мне стихи и не называл ласковыми словами, стал уезжать на три-четыре месяца и возвращался без предупреждения – огрубевший, страшный, чужой. Рустам отвыкал от него и не шел на руки, заливался плачем, цепляясь за мою шею.

Сынок медленно рос, поздно заговорил, я объездила в городе лучших врачей, занималась с ним по разным методикам, делала массаж, учила рисовать пальчиками, заказывала дорогие развивающие игрушки. Радовалась каждому маленькому успеху.

Детский плач раздражал Шадара, потому он обустроил в мансарде комнату для себя, там курил и слушал в одиночестве заунывную тягучую музыку.

Когда уходил в лес, я осторожно забиралась наверх и, вдыхая сладковатый запах самокруток, забирала грязную посуду, торопливо протирала пол, находила маленькие пакеты с белым порошком или полусгоревшие бумажные деньги разных стран.

Находила утешение в переписке с Тамарой Ивановной. Летом она рассказывала о невиданном урожае огурцов и борьбе с колорадским жуком на картофельном поле. Зимой с юмором описывала побег двух крольчат из клетки, мягко упрекала, что я не отвечаю на звонки. И тут же оправдывала.

«Наверно, очень занята, я же понимаю – ребенок, хозяйство… Вот Рустамчик подрастет, и весной приедете к нам в гости, может, ему будет здесь легче. А понравится, так и совсем останетесь, дом большой, места всем хватит».