Пока тебя не было

Моника сжимает и разжимает пальцы точно так же, как делала, когда была маленькой и забывала сделать что-то, о чем просила Гретта.

Она что, была с девочкой слишком строга? Та из-за этого выросла такой пугливой, из-за этого ей, что ли, так не хочется пробиваться в жизни? Это вина Гретты? Она не могла вести себя с Моникой иначе ни в чем: они были так близки, ближе некуда, как она часто говорила Брайди, которая, Гретта уверена, страшно ей завидовала, у нее-то самой только мальчишки.

– Знаю, зайка. Прости. Мне так жаль, что я тебя подвела. Все это… не знаю… все было так давно, после войны, и… время было странное, и…

– Мне все равно, насколько время было странное, не надо было врать. Не надо было притворяться.

– Знаю. – Гретта еще ниже опускает голову. – Прости.

– Что бы сказал священник?

Страх глубоко вонзается в сердце Гретты, прогоняя все мысли об энциклопедиях и размышления о воспитании детей.

– Ох, нет, не говори так, не…

– Что бы он сказал, если бы я к нему пошла и сообщила, что вы с папой не женаты, что он, по сути, до сих пор венчан с другой, что ты всех нас родила вне брака, что…

– Ты этого не сделаешь, ведь правда, не делай, пообещай, что не станешь, а то я…

– Конечно, не стану.

Моника вздыхает, словно ее раздражает сама мысль о том, что она могла бы так поступить. Она откидывается на спинку кресла, сложив руки на груди, и смотрит в сторону.

– Как нам быть с папой?

Гретту ободряет это «нам». Она поднимает голову.

– Мы здесь, – говорит она, – и он здесь, это мы знаем. Я оставила в монастыре сообщение, сказала, что мы тут. Так что будем ждать. Посмотрим, придет ли он. Надо будет в любом случае навестить Фрэнки, он в таком состоянии, ты не поверишь, и он, в конце концов, нам родня, так что…

– И все? – спрашивает Моника. – Просто ждать?

– Больше ничего не остается, – отвечает Гретта.

Моника скрещивает ноги. Качает мыском. Она, думает Гретта, иной раз такая же беспокойная, как Ифа. Потом Моника поднимается с кресла и подходит к окну.

– Можем хотя бы занавески постирать, – говорит она, поднимая руки, – что скажешь?

Гретта в одно мгновение оказывается на ногах.

– Можем. Я даже не хочу говорить, когда они, старушки, мыло видели в последний раз.

Ифа поднимается на хребет острова и переходит его, одна на дороге, она перебирается через стену и лезет по песчаному склону утеса. Справа виднеются какие-то тени, смутно похожие на людей, – они мелькают на краю острова. Ифа старательно смотрит в сторону. Чем бы Майкл Фрэнсис и Клэр ни занимались там, в темноте, она не желает этого знать.

Воздух вокруг неподвижен, мягок, ночь вызолочена белым сиянием почти шарообразной луны, разрывающей колючее небо над большой землей. Она обводит для Ифы контуры острова, подсвечивает дерн под ногами и серые очертания стен, сложенных из камня. На вершине холма Ифа поворачивается вокруг своей оси. Она слышит море со всех сторон. Они отрезаны от суши, окружены морем, сейчас это настоящий остров.

Впереди, она знает, нависающая скала, потом обрыв и крутой песчаный склон. Она понимает, что держала топографию здешних мест в голове, выучила ее за много лет, что бродила тут. Все это было запрятано куда-то в глубь сознания с тех пор, как она последний раз тут была – десять лет назад или около того. Но стоило пройтись по этой земле, просто постоять здесь, на высшей точке, чтобы остров растекался прочь во все стороны, и воспоминания выходят, разворачиваются, как бумажная карта.

Залив прямо под ней: она видит его черный массив, слитый в полость, видит отсутствие света, единственное место, где его нет, под этой яркой луной. Она на ощупь идет вдоль края обрыва, позволяя себе заметить, что ведет себя осторожно, что не прыгает, не бросается на песок, как могла бы при других обстоятельствах. Она спускается по склону, чувствуя, как проникают в ее обувь песчинки, и снова замечает, что бережется.

Еще не увидев залив, она его чувствует. Что-то сырое сжимается, как губка, у нее под ногами, колючие прибрежные растения цепляются за края брюк. На краю залива она сбрасывает обувь и закатывает брюки. Вода потрясает, восхитительный холод, от которого съеживается кожа. Ноги сами находят дорогу вперед по шершавому, каменистому дну.

Ифа стоит по колено в воде. Небо над ней черно-синее, фиолетово-синее, оттенка самой спелой черники, подсвеченное серебром, такого цвета она больше нигде не видела, ни в укромном сумраке лаборатории Эвелин, ни на тысячах негативов, над которыми трудилась.