Пока тебя не было

– Вот, – говорит он. – Выпей.

– Не могу, – настаивает Гретта, выпивая все одним глотком. – Правда, не могу.

Она протягивает питье обратно, откидывает голову на спинку сиденья и снова закрывает глаза.

Ифа просовывается в щель между сиденьями.

– Так что там было?

Гретта не отвечает.

– Ты видела папу? Где он? – Ифа трогает мать за плечо. – Мам? Что ты узнала?

– Что, человеку и отдохнуть нельзя? – вскидывается Гретта. – После такого-то дня.

– Не валяй дурака. Мы просто хотим кое-что знать: например, видела ли ты папу, где он, что происходит с Фрэнки и…

– Дело в том, – мягко произносит Моника, словно привлекая их внимание к чему-то интересному за окном: водонапорной башни или, возможно, особенно запоминающемуся дереву, – что нужно поторапливаться, если мы собираемся перебраться через дамбу, пока не начался прилив.

Именно это и нужно было сказать. Ифа дивится тому, какое воздействие оказывают эти слова. Гретта резко открывает глаза и выпрямляется. Как Моника это делает? Она у Гретты – что-то вроде внешнего сердечного клапана, мгновенно и точно откликается на любое настроение, на каждое требование, которое Гретте может прийти в голову.

– Прилив начинается? – Гретта внезапно стряхивает с себя дремоту и обводит их взглядом.

– Ну, – говорит Моника все так же, будто между прочим, отстраненно, – вот-вот начнется.

– Тогда нам надо ехать! – Гретта с силой хлопает по приборной панели, как инструктор по вождению, занимающийся с особенно неповоротливым учеником. – Вперед!

Майкл Фрэнсис кладет руку на ключ зажигания.

– Папа… придет… или?.. – Он осторожно замолкает, не глядя на мать.

Она поглощена тем, что поправляет туфли.

– Его нет, – сухо отвечает она. – Сестра сказала, он то приходит, то уходит. Они никогда не знают, где он.

Машина огибает последний поворот в Кладдадаффе, и они его видят – низко лежащую, окаймленную морем полосу земли.

– Ох! – восклицает Гретта, вскидывая руки к груди. – Вы только посмотрите на него.

Мель идет блестящей белой дорогой сквозь волны, пенящиеся и бьющиеся по обе ее стороны.

Хьюи сказал на пароме, что не помнит остров, вот нисколечко. Отец ответил: «Но ведь должен, должен же помнить»; мать сказала: «Ну, тебе было всего пять, когда мы туда в последний раз ездили». Но когда машина скатывается по бетонному пандусу и шины начинают шипеть на песке, он понимает, что помнит. Помнит именно это: потрясение от езды на машине по пляжу, мягкое выразительное ощущение колес на песке, бегущие мимо ряды волн. В его уме внезапно возникает заросший сад, окруженный каменной стеной, растрескавшаяся дорожка, уличный туалет, полный жуков с серыми спинками, кровать у крашенной белым стены, окно, выходящее на траву и море. Он хочет сказать: «Я вспомнил, теперь я вспомнил», – но молчит. Он держит слова в голове, запирает их внутри. Подползает поближе к чемоданам, смотрит, как к ним приближается остров – его зеленый силуэт – спина спящего морского чудовища, – как отец держит руль.

Когда они добираются до дома, поднимается суета. Гретта ходит из комнаты в комнату, оценивая их достоинства, жалуясь на то, что появились какие-то трещины-отметины-пятна-на-ковре-раздавленные насекомые. Она неистово берется за уборку кухни, вытаскивает из шкафов все тарелки и сковородки, но на полпути впадает в рассеянность и выходит в сад, где начинает выпалывать сорняки во внезапном приступе уныния, говоря каждому, кто проходит мимо, что, по ее мнению, Роберт не появится, что она ему больше не нужна. Моника щелкает выключателями бойлера, потом принимается толкать по дому щетку для ковров, закрыв лицо платком. Майкл Фрэнсис носит коробки и чемоданы из машины. Хьюи и Вита забегают через парадную дверь и выбегают через черную кругами. Ифа разводит в очаге огонь. Клэр застилает постели.

Гретта бросает прополку и жалобы и ведет детей на пляж, говорит, что нужно найти русалочий кошелек, пока не стемнело. Моника сидит на крыльце, глядя на море. Майкл Фрэнсис рубит дрова, мерные движения топора его успокаивают. Ифа, охваченная внезапным голодом, берется жарить яичницу с беконом, а Клэр, учуяв еду, приходит накрывать на стол. Она ничего не говорит, когда Ифа начинает есть, стоя у плиты, пихает яичницу с хлебом в рот, словно одержимая. Она не говорит ни слова, просто вручает Ифе вилку и тарелку.

Когда с обедом покончено и прямоугольники света в окнах дома становятся темно-синими, детей укладывают спать с жесткими от морской воды волосами, и Майкл Фрэнсис входит в комнату, где сидят его мать, сестры и жена и где шепчет в очаге огонь.

– Пойдем, – говорит он, взяв Клэр за руку. – Давай погуляем.

Она поднимается, не говоря ни слова, откладывает книгу и выходит следом за ним из дома.

Мгновение спустя Моника и Ифа переглядываются, и Моника поднимает брови.

– Не знаю, чему вы там усмехаетесь, – произносит Гретта, не отрывая глаз от вязания, – но он по крайней мере знает, как улаживать дела, наш-то мальчик. Всегда таким был и всегда будет.