Пока ты моя

— Я слышала, это сделал любовник Салли-Энн, — с авторитетом таблоида сообщает Тина, вгрызаясь в кусок розовой вафли. — Возможно, и в этом, новом случае фигурировал любовник, который и совершил преступление.

— В последних новостях сообщили, что ее забрали в больницу, так что, возможно, она еще жива, — уточняет Миранда, передавая нам по кругу кружки с чаем.

— Что ж, не надо мне гулять одной по ночам, — невпопад замечает Тина. — Да и тебе тоже. — И она показывает прямо на меня.

Скоро мы приступим к делу, начнем сосредоточенно изучать медицинскую карту шестилетней девочки, на руках и спине которой учительница заметила синяки. Потом возьмемся за случай Джимми и Энни, близнецов, забота о которых едва ли отвечает тем минимальным стандартам, что мы для них наметили. Перед глазами у меня начинает все расплываться, и первый укол боли уже пульсирует в виске. Я слышу, как Тина и Миранда деловито обсуждают заботу родителей, вопросы питания и обучения, словно все это — вещи, которые можно купить на рынке. «А что же насчет меня?» — задаюсь я вопросом, когда в ушах вдруг перестают звенеть отголоски их судьбоносной для кого-то беседы. Что насчет моих навыков воспитания? Откуда они знают, буду ли я хорошей матерью? Стану ли я в достаточной степени кормить и обожать мою маленькую девочку? Дам ли я все, что ей требуется? А что, если любви будет просто недостаточно? Я начинаю паниковать.

— Клаудия?

Я четко слышу, как меня окликает Тина, словно ее голос прорезается сквозь пелену тревожных раздумий.

— Что ты думаешь по этому поводу?

— Извините, — отзываюсь я, проводя ладонями по лицу. Обливаюсь потом и вдруг чувствую себя необычайно утомленной. — Прошу прощения.

Я роняю голову и понимаю, что не слышала ни слова из того, о чем они говорили.

— Тебе не следует находиться здесь, — тут же догадывается Миранда. — Какой у тебя сейчас срок: тридцать восемь — тридцать девять недель?

— В самом деле не следует, — эхом повторяет Тина.

— Со мной все в порядке. Просто немного… — Я не знаю точно, что со мной происходит, так что даже не пытаюсь сформулировать. Наверняка знаю лишь одно: я хочу быть дома, под защитой родных стен, с Джеймсом и мальчиками. А потом я вспоминаю о Зои, о том, как она возится на кухне в своем длинном мешковатом кардигане, и спрашиваю себя, что же меня так в ней нервирует, ведь наша семья не видела от нее ничего, кроме добра. — Думаю, мне стоит взять отгул на остаток дня. — Поднявшись, я чувствую, как кружится голова.

Тина поднимается вместе со мной и поддерживает меня за локоть. Я ценю ее заботу.

— Мы можем разобраться с этим завтра, не так ли, Миранда? Я отвезу тебя домой, Клаудия.

По лицу Миранды я понимаю, что отложить работу нельзя. Не можем же мы просить родителей подождать, пока мне не станет лучше, и уговорить их не пренебрегать какое-то время своими собственными детьми.

— Не волнуйтесь. Я кому-нибудь позвоню. — Вытаскиваю из сумки телефон и клятвенно обещаю. — Честно, со мной все будет в порядке. А Тина завтра с утра введет меня в курс дела.

И я вырываюсь из гнетущей атмосферы кабинета Миранды прежде, чем ее маленькие воробьиные коготки успевают удержать меня.

Добравшись до парковки, я усаживаюсь на низкую стену под испорченной табличкой с названием центра и в полутьме прокручиваю в телефоне список контактов. Сердце колотится быстрее, когда я легонько ударяю по надписи «Дом», и неистово заходится в груди, когда она снимает трубку. Слава богу, она уже вернулась домой, забрав детей из школы. В голове невольно мелькает готовый сорваться с языка вопрос: «Вы уложите меня спать, будете гладить меня по голове и шептать, что все будет хорошо?»

— Зои, — с нарочитой бодростью говорю в трубку. — Это я. Хотела спросить, не окажете ли вы мне небольшую любезность…

21

Я молниеносно ставлю все, к чему прикасалась в кабинете, на свои места, точно туда, где я это и обнаружила. Запираю дверь и ласково уговариваю близнецов надеть пальто и ботинки. Потом запихиваю их в громадную машину Джеймса и задним ходом выезжаю с дорожки прямо в едва освещаемый уличными огнями сумрак. Какой-то автомобиль неистово мигает мне, и, переходя на другую передачу, я вдруг осознаю, что забыла включить фары.

— Я хочу к папочке, — тянет Оскар, вероятно, потому, что в машине пахнет одеколоном его отца, а шапка и шарф Джеймса валяются на сиденье между близнецами.