Пока зацветали яблони

Лариска побрела на кухню с чашкой недопитого кофе – уже третьей за утро. «Имею право, зато не курю» – таков девиз. Тем более, после суток. Закончились последние дежурные сутки. Сколько же их было, самых разных, выматывающих до тошноты, в прямом смысле слова, когда целый день, а потом и ночь, не выходишь из дежурной машины и едешь с одного происшествия на другое, да ещё иногда с режущим слух звуком «мигалки». А по рации всё передаёт и передаёт дежурный, что там ещё случилось – приключилось в районе. Потом пишешь осмотры, перетряхивая в чужих квартирах или домах вещи и внимательно осматривая те места, где могли бы остаться следы пальцев, ладоней, обуви или, как правило, хозяйственных хлопковых пупырчатых перчаток. Дальше с этим работает эксперт. Затем начинаются допросы, составление других необходимых в дежурные сутки документов, упаковка вещдоков, хорошо, если те имеются и не в крови, которая капает, а, бывает, что и стекает да других всяких – разных выделений, так называемого биологического материала. Тогда следует процесс банальной просушки на батарее. Перед тобой мелькают самые разные лица. Кого–то приходится задерживать, как говорится, до выяснения обстоятельств, ну это если хватало тех самых доказательств, чтобы потом к ней не было претензий со стороны начальника либо собратьев по оружию, которого она, разумеется, никогда не носила, да собственно таковое долго даже закреплено за ней не было. Первое время она просто звонила Быкову – заместителю следственного отделения либо самому начальнику и спрашивала, отпускать или задерживать, ну чтобы чего не вышло. Ни разу ничего такого и не вышло. Звонки эти случались крайне редко, просто на первых порах не хватало опыта. Как же хотелось тогда снять и зашвырнуть подальше неудобный, сковывающий движения, китель, но ведь всё равно по окончании тех самых суток вешала его аккуратно в шкаф. Это ещё в райотделе, когда писали всё простой шариковой ручкой за тридцать пять копеек. Если и удавалось немного поспать, то это на сдвинутых в два ряда стульях, на которые укладывали общий дежурный матрас, а сверху застилали своей простынёй и укрывались своим одеялом. Подушка тоже была своя либо одна на кабинет. В этом случае присутствовала личная наволочка. После дежурства зачастую остаёшься, потому что сроки по делам и надо идти в следственный изолятор, а попросту СИЗО, ну, а если ещё проще, то в тюрьму.

Но по дороге домой, глядя через пыльные стёкла гремящего на всю округу трамвая на улицы района, где работала, Лариска продолжала упрямо считать, что всё не напрасно, перебирая в голове, сколько обворовано квартир и домов; сколько совершено разных нападений и собрано после них палок или ножей; сколько человек пострадало в так называемой бытовухе, а самое главное, – что хоть кому–то удалось помочь.

Однажды ночью она часа два простояла в глухом, так называемом, Калининском дворе, около трупа, с воткнутым в его грудь ножом. Как и положено, Лариска была на дежурстве в форме, прижимала к себе мягкую дерматиновую папку на молнии с документами, бланками, да чистыми листами, дожидаясь приезда следователя прокуратуры, ну и, разумеется, без оружия. Такие папки были тогда у всех. Лариска купила себе тёмно–малинового цвета, ей она показалась солиднее других, да и удобнее, исходя из количества отделений. Вот куда она потом делась? Возможно, так и осталась в райотделе. Опер и участковый, составлявшие вместе с ней их бравую опергруппу, рассосались по дворам в поисках очевидцев, а может и виновника сего торжества. Лариска даже не боялась самого трупа, который совсем недавно ещё был, в общем, существовал, одновременно думая о том, что в книжках пишут, что преступник всегда возвращается на место совершения преступления. Но почему-то страшно не было. А уж детективы она почитать любила, но в основном, зарубежные. Так сказать, классику. Лариска старалась не смотреть на труп в чёрной куртке из кожзама, на торчавшую из груди пластиковую бирюзового цвета рукоятку самодельного ножа, как знать, может и сделанного на том заводе Калинина, в чьих дворах он прилёг, да неестественным образом откинул вверх руку, а пялилась на фонарный столб, в свете которого замысловатой паутиной моросил мелкий сентябрьский дождик. Окна двухэтажных, со стенами, одетыми в жёлтую штукатурку домов, давно не горели, лишь кое-где включали и через минуту – две выключали по разной надобности свет. Следователи прокуратуры дежурили дома, в связи с чем за дежурным нужно было съездить, вытащить из постели, поставить на ноги, разбудить и доставить к месту в целости и сохранности, как дорогую хрустальную вазу.