Пока живы — надо встречаться

Бринь перебирал подробности минувшей ночи. Медик вторым в их десятке полез в люк, за ним поочередно — остальные. Сам он опускался в подвал восьмым по счету, и из всех, кого видел и знал в своей десятке, был только этажный старшина, с кем Бринь подружился, так как внешне он напоминал ему родного брата. Был еще в их десятке фельдшер, которого в блоке шутливо называли Машкой и который спускался в люк по счету четвертым. Все же остальные, как понял Бринь, были или с других этажей, или из соседних блоков, и он знать их не мог. Ночью, оказавшись в тесном подвальном коридоре с какими-то трубами, все они перемешались. И вот тот же фельдшер Машка стоит теперь в строю среди обслуживающего персонала, а этажного старшины нет, как и седого медика нигде не видно, убеждал себя Бринь, считая, что медик либо пробрался к ним из какого-то блока и ночью вернулся туда, либо бежал с Лопухиным.

…Вдоль длинного строя врачей и обслуживающего персонала неторопливо ковылял хромой Джевус. Вглядываясь в немощных, еле стоявших на ногах людей, растягивал губы в улыбке. В глазах роились искорки гнева. Он не допускал и мысли, что дезинфектор бежал. Но полицаи осмотрели палаты, чердак, котельную и даже мертвецкую. И доложили, что дезинфектора нигде не нашли. Джевус, наморщив лоб, наконец уяснил, что Лузгин бежал вместе с группой.

«И если это так, — рассуждал он, — то хитростям такого агентуриста, как Нейгауз, они сумели противопоставить что-то другое. Но что?..»

И снова искорки гнева роились в глазах, едва начинал вглядываться в бледных, унылых, по виду апатичных людей.

Гауптман Ноэ как бы по-новому взглянул на заключенных, которые, как ему казалось, не способны были к бегству ввиду своего «крайнего истощения», и стал что-то говорить переводчику. Тот с угодливо согнутой спиной выслушал и, выпрямившись, стал переводить:

— Кто еще пытался бежать через туннель? Предлагаем выйти вперед. Всем вам будет сохранена жизнь и созданы лучшие условия!

Никто не вышел из строя. Никто ни единого слова не произнес.

Гауптман презрительно скривил губы и, постукивая стеком по лакированному голенищу, двинулся вдоль шеренги понуро стоявших людей. Старший полицай Копейкин, продвигаясь за ним, тыкал палкой в грудь каждого, на кого пало подозрение. Полицаи тут же вытаскивали из строя заподозренных и уводили к ограждению, отделяющему второй блок от третьего. Здесь уже ожидали своей участи врачи, фельдшеры, санитары, словом, все те, кто по работе так или иначе был связан с Лопухиным или его завхозом Политаевым. Сюда привели и тех, кто к ним никакого отношения не имел, но взяли их за дерзкий взгляд или подозрительный вид.

Перед ними не спеша взад и вперед ходил новоявленный главный лазаретный врач от военнопленных Гривцов.

— Вы нарушили порядок в гросслазарете, — сердито говорил он. — Теперь вами будет заниматься гестапо.

К исходу дня на обширный кавалерийский плац перед гросслазаретом приземлился небольшой самолет. Из него вышли полковник из управления лагерей и два офицера.

Гауптман был в такой растерянности, что не смог сразу доложить прилетевшему начальству, как все произошло.

— Ляпухинь — der rote Teufel[7], — только и смог он произнести.

Полковник, нахмурясь, силился припомнить, где он слышал эту фамилию.

— Так, так, — кивнул он, вспоминая.

…Как-то зимой его друг майор Отто Борбе пригласил послушать игру русского пианиста. У него были перебиты сухожилия на правой руке, но он неплохо играл «Лунную сонату» благодаря незамысловатому приспособлению — на запястье был браслет, а на пальцах резиновые соски, соединенные с браслетом шнурками.

— Доктор Ляпухинь, — не скрывая восхищения, говорил майор Отто, — не только лечит, но и восстанавливает утраченные функции.

Тогда зимой полковник почти равнодушно скользнул взглядом по сухощавой фигуре молодого русского врача…

Тем временем раскопка туннеля продолжалась. Из-под земли постепенно обнажался длинный, в восемьдесят девять метров, дощатый костяк с электропроводкой, с тремя перевалочными, в виде небольших котлованчиков, станциями.

Полковник, пройдясь вдоль отрытого подземного сооружения и прикинув внушительное расстояние от места выхода за колючей проволокой до блока, откуда бежали русские, подумал, что организация подкопа в условиях лагерного режима — плод колоссального труда большой группы заключенных, что руководил конспиративными работами, по-видимому, человек незаурядного ума и сильной воли. И опять пожалел, что не запомнил лица того русского молодого врача.

— Гроссметрополитен, — усмехнулся полковник и, глядя, как офицеры фотографируют и снимают на кинопленку обнаженный туннель, задумчиво произнес: — Многое, что казалось нам второстепенным, русские рассматривали и прочувствовали как существенное.

Сказал так и направился к самолету.

2

Семьдесят человек, подозреваемых в подготовке к побегу, построили в колонну по пять человек и под охраной автоматчиков повели к панцирь-казарме.