Пока живы — надо встречаться

Среди них лишь четверо были в подпольной организации со дня основания, остальные вступили в нее в разное время, когда уже шли подземные работы. Но были и такие, кто в подкопе участия не принимал и был переведен во второй блок незадолго до побега.

Максим Иевлев ожидал суровой и мучительной расправы и на ходу приказывал себе и ближним из товарищей:

— Головы не вешать. Смотреть вперед, держаться мужественно.

Когда проходили мимо третьего блока, то во всех окнах на этажах виднелись лица — узники приветствовали их. Видно, весть о побеге всколыхнула всех. Значит, не зря они всего натерпелись, преодолевая тяжелейший путь под землей. И товарищи, оказавшиеся на свободе, возьмутся за оружие, и оставшиеся здесь продолжат сопротивление.

Иван Беда, шагая в середине колонны, хмурил густые черные брови. Сердясь и досадуя, он ругал не столько Романа, сколько себя за уступчивость, что не отстоял за собой права на выход первым. И теперь, перебирая в памяти всех тех, кто уже находился по ту сторону жизни, теперь уже недоступной ему, Иван, с ненавистью взглянув на конвоиров, зашевелил плечами в бессильной ярости и, подтолкнув Мишку Ларина, сказал:

— Споем, что ль?

Посмурневший Ларин враз встрепенулся:

— Священную?!

Иван одобрительно кивнул. Глаза Ларина возбужденно заблестели, и с удалью в молодом голосе он запел. Голос его зазвучал твердо и проникновенно и с такой интонацией, что невольно песню подхватили все. И грянула она как яростный призыв бороться и не сдаваться:

…Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой…

Крики эсэсовцев потонули в многоголосом дружном припеве:

Пусть ярость благородная
Вскипает как волна-а-а.

На спины пленников обрушились удары палок, прикладов.

Идет война народная,
Священная война…

Автоматная очередь подсекла и смяла песню. Людей заставили бежать.

Эсэсовец в чине шарфюрера с красным от злости лицом встречал пленников у дверей панцирь-казармы. На всем пути по лестнице вниз, по узкому коридору их били палками, и не было возможности уклониться или защититься от тех ударов. Их загнали в сырой, темный карцер с бетонными стенами и таким же полом. Семьдесят человек в каменном мешке. Долго пришлось стоять им в темноте неподвижно, тесно прижавшись друг к другу. Дышать стало нечем. Затекли ноги. Кто-то не выдержал и в отчаянии закричал:

— Расстреляйте, гады, чем так мучить! Заживо загнали умирать! Эй, стучите в дверь!

Застучали, забарабанили кулаками, каблуками.

Неожиданно дверь распахнулась. Оказавшихся у дверного проема людей эсэсовцы вытолкали в коридор, жестоко избили и снова втиснули в карцер.

Наступила тягостная тишина.

— Было б за что, — послышался чей-то жалостливый вздох. — Кто-то копал, а мы отдувайся.

— Товарищи, — нарушил тяжелое молчание врач Лукаш, — возможно, кто-то и не работал с Лопухиным, но вы его не осуждайте. Может, мы в последний раз с вами и не знаем, чем все это кончится. Так не будем унижаться. Встретим смерть достойно! Не просите пощады. Не делайте им удовольствия!

Молчали и непокоренные, и отчаявшиеся. Каждый понимал, что будут применены чрезвычайные меры, и мысленно готовился к этому исходу.

Заключенные в карцере панцирь-казармы уже утратили представление о времени. Откуда-то доносился лязг дверных засовов, душераздирающий крик. Потом все стихло. Каждую минуту, которая казалась вечностью, они ожидали своей очереди. Нельзя было ни сесть, ни лечь. Даже невозможно было оправить естественные надобности. У многих возникла острая, непрекращающаяся боль в ногах, во всем теле. Большинство людей были уже без сознания или в полуобморочном состоянии, когда раздался щелчок замка и дверь отворилась. Эсэсовцы с автоматами на груди приказали выходить.

Узники падали, с помощью товарищей поднимались и, еле удерживаясь на ногах, выходили из карцера.

Раздалась команда раздеваться.

Молча раздевались, сбрасывая свои гимнастерки, шаровары, белье. Просить о пощаде никто и не помышлял. Лишь переглядывались, мысленно прощаясь друг с другом.

Не знали они, что, пока находились взаперти, участь их решалась в управлении лагерей. Но там между чиновниками возникли разногласия. Одни считали, что нужно дать всем урок и немедленно уничтожить всех перед лечебными корпусами. В то время как другие полагали полезным использовать их силы в рудниках и шахтах.

Когда в том же управлении о побеге через подкоп доложили генералу, тот сначала отказался в это поверить.

— Невероятно! — сдавленным голосом произнес он, просматривая фотоснимки один за другим.

Полковник пояснил, что по конспиративности работ и инженерности сооружения второго такого случая в истории войны не было.

Генерал, снова перебрав фотографии, заметил:

— Такое преступление заслуживает казни, но… они же прекрасные шахтеры! А в Германию на угольные шахты мы должны направить еще двести тысяч способных к работе военнопленных.