Пока живы — надо встречаться

«Работая в этой должности с мая 1945 года, показал себя дисциплинированным, исполнительным офицером. Как специалист свое дело знает хорошо и повседневно стремится повышать свои специальные знания. Требователен к себе и подчиненным. Заслуженно пользуется авторитетом среди личного состава и подчиненных. Скромен в быту, вежлив в обращении. В окружающей обстановке ориентируется правильно, умело принимает верные решения. Состояние здоровья слабое. Политически грамотен. Морально устойчив. Идеологически выдержан. Делу партии Ленина — Сталина и Социалистической Родине предан.

Вывод: занимаемой должности соответствует, но ввиду тяжелой болезни целесообразно демобилизовать из рядов Красной Армии».

…На родину Роман Александрович Лопухин вернулся в июле 1946 года. Раиса Тимофеевна с трехмесячной дочкой на руках сопровождала тяжелобольного мужа.

На перроне их встречали Зинаида Даниловна и ее сестра с цветами. С волнением смотрели они на выходящих из вагона пассажиров, но Романа с женой все не было.

«Господи, ну когда же он выйдет?» — подумала мать с тревогой. И тут из вагонного тамбура выглянула молодая смуглая черноволосая женщина и взволнованным голосом крикнула:

— Кто встречает Лопухина?! Несите носилки!

8

И радостна, и горестна была встреча Сусанова с родной землей в тот первый послевоенный год. Позади сборный пункт на Эльбе, куда из американской зоны они пришли в колонне под охраной советских солдат, затем лагерь репатриированных, где скрупулезно записывали и переписывали — когда и как попал в плен, в каких лагерях был, и кто с тобой находился, и как себя вел, словом, все то, что в таких случаях спрашивали при проверке.

По лагерю ходили разные слухи и кривотолки, но Сусанов терпеливо ждал результатов, хотя его томила неизвестность.

Однажды Сусанова и еще нескольких товарищей повели за зону, в казарме накормили и на «студебекере» отправили в летную часть. Там помыли, постригли, накормили и обмундировали. И стал он опять радистом — по своей военной специальности. И вот теперь и служба позади в летной части, где впервые за долгие годы он получил весточку из дому, узнал, что мать умерла, а невеста Шура находится у сестры в Орле. Там же, в летной части, услышал он по радио Указ о досрочной демобилизации учителей, врачей, агрономов…

Ехал Сусанов по родной земле — и узнавал, и не узнавал ее. И вот Орел. Вышел на вокзал, морозцем русским шибануло в нос. Дышал — не мог надышаться. А вот вокзал, тот самый вокзал, где он в тридцать девятом прощался с невестой, был разрушен.

Перевел дыхание солдат и пошел по городу. В одной руке полупустой чемодан, в другой — бумажные цветы, купленные в Германии. Их завернул в газетку, чтобы не так бросались в глаза. Шел он по Тургеневской, поглядывая по сторонам, и не переставал сокрушаться, глядя на разрушенные дома. Город был почти безлюден, его еще только начинали восстанавливать. Проходя мимо мест, с которыми у него были связаны воспоминания, Сусанов не мог удержаться от слез. «Вот прошел я по ухабам жизни, — думал он, — и что я вижу?»

Пришел, постучал… Дверь заветного домика отворилась, и Шура… С полминуты стояли они, не сводя друг с друга взгляда, а потом бросились в объятия. С августа сорок первого ничего не знали друг о друге. И вот теперь стояли и плакали…

На другой день они поехали к отцу Сусанова в Отрадное. К станции встречать солдата приехали на двух подводах бывшие его ученики. Трогательная была встреча. Когда появились в селе, все выходили из домов, мужики снимали шапки. Полсела собралось в избу отца.

— Ну как ты войну прошел? — спросил отец, когда сели за стол.

И рассказал Николай про тяжелые бои под Одессой и Севастополем, как держались они до последнего и как он, раненный осколком в ногу, вместе с другими, выполняя приказ старших, уничтожал документы. Про Симферопольскую тюрьму, куда их привезли. Про многодневную, полную лишений и страданий дорогу в скотном вагоне, без пищи, воды и медицинской помощи. Про то, как из эшелона, прибывшего на конечную стоянку, были выброшены сотни трупов. Про так называемый гросслазарет, где от голода, болезней и массовых расстрелов погибли сто пятьдесят тысяч советских людей. Про подкоп. И про то, как в числе семидесяти «неблагонадежных» он был отправлен в Германию на каторжные работы в шахту. Все Сусанов рассказал без утайки. И когда умолк, отец сказал: