Пока живы — надо встречаться

Еще в прошлом году он почувствовал заметное улучшение. Тогда они с женой побывали в Острогожске, на ее родине. Днем уходили на берег Тихой Сосны или в молодой лес или помогали родителям на огороде. А когда узнал, что в тех местах находится исторический ров, именуемый Петровским валом, непременно захотел посмотреть его. Не остановило Романа, что до того рва надо прошагать шестнадцать километров в оба конца. Возвращались в сумерках. Усталый, веселый и довольный, он рассказал жене о своей давней задумке. За прожитые тяжелые годы, работая хирургом, он накопил ценный материал. Теперь, когда он чувствует себя так хорошо после этого похода, ему вновь захотелось поведать бумаге свои размышления, воспоминания…

На следующий день, задолго до рассвета, он разбудил жену и сказал, что пора возвращаться в Краснодар. Надо как можно скорее взяться за книги, справочники. Предстоит большая работа: обработать данные, систематизировать…

Но по возвращении в Краснодар он был тут же госпитализирован. И хотя в клинике получил все необходимое лечение, увы… проклятая болезнь стала опять прогрессировать, сводя на нет все его надежды.

Зная, что развязка близка и неотвратима, он выполнял последние обязательства по отношению к дорогим и близким ему людям.

— Дни мои сочтены, — с трудом выговаривал он каждое слово, обращаясь к жене. — Ты еще молода… Выходи через год замуж… Только дочке мою фамилию оставь…

Раиса Тимофеевна смотрела на исхудавшее, бледное лицо мужа, на его крупные серо-голубые глаза и отказывалась поверить в то, что ее постигнет такое горе.

— И еще… — перевел он дыхание. — Медицинские записки, инструментарий раздай сокурсникам… Пусть возьмут кому что нужно…

Он отстраненно посмотрел на книги, которые его мама принесла из научной библиотеки. Еще недавно он с жадностью набрасывался на них, а теперь и они — его друзья — становились недоступными. Вот и письмо от Хомича читает ему жена:

«С тобой нас связала очень тяжелая и горькая обстановка, и в этой обстановке вел ты себя геройски, как стойкий советский воин, руководитель и организатор подполья и партизан. Вот такое у меня мнение о тебе было и осталось. Взял я его не анкетно и не из бумажек…»

Увидев страдание на лице мужа, Раиса Тимофеевна выскользнула на кухню к примусу, где кипятился шприц…

Когда боль улеглась, Роман Александрович попросил дочитать ему письмо, и тень нелегких воспоминаний вновь набежала на его лицо. Вспомнились близкие люди. Где они теперь? Одни из них, он знал, погибли в боях; другие оставались воевать в Ковельских лесах, где свирепствовали бандитские шайки; третьи через полевые военкоматы были направлены в действующие части. Но что стало с теми, кого в закрытом вагоне увезли на запад? Живы ли они? Посчастливилось ли кому из них вернуться в родной дом? Он не мог не думать о них, чувствуя перед ними какую-то вину. Досадовал, что погорячился, уничтожив записи, потужил, что не встретился с Николаем Ивановичем Липскаревым. Загорелся идеей восстановить по памяти все, что было уничтожено. На первой странице ученической тетради жена под его диктовку записала имена и фамилии всех, с кем ему волей или неволей приходилось иметь дело в гросслазарете.

Не этот ли перечень имен и фамилий послужит отправным моментом для дальнейших воспоминаний? Или исследований?

На второй странице он назвал всех тех, кто бежал через подкоп к партизанам. Когда Раиса Тимофеевна закончила писать эту страничку, Роман Александрович посмотрел на нее, словно хотел что-то спросить или сказать, но и этого он уже не мог сделать…

Теперь почему-то все чаще и чаще он вспоминал отца, пытался представить, каким тот был в последний год своей жизни. Он явственно слышал в своей памяти мужской голос. И от этого голоса сжималось сердце. Не потому ли, что из множества других, когда-то слышанных, он улавливал этот тихий ласковый голос, напомнивший ему голос отца?

У тех, кто знал Романа Александровича и кто лечил его в больнице, теплилась надежда, что, может, новейшие препараты, которые присылают ему из Москвы друзья, помогут ему подняться, но болезнь оказалась сильнее дружеской помощи, любви и участия.

«Смерть давно бьется за меня с жизнью, — размышлял он. — Но если жизнь пока побеждает… то для чего?»

В тот ясный сентябрьский день сорок восьмого года в тихой комнате, у бокового окна, затененного узорчатыми виноградными листьями, Роман Александрович Лопухин особенно остро ощутил в себе желание жить! Он и не предполагал тогда, что сотни оставшихся в живых его бывших пациентов, соратников по сопротивлению и партизанской борьбе будут списываться между собой, спрашивать о нем, интересоваться его судьбой.

Из письма Всеволода Петровича Яковлева (г. Туапсе) к Ювеналию Семеновичу Касько: