Пока живы — надо встречаться

А когда осилили эту школу, сказалось нервное напряжение нескольких лет. Сусанов попросил в районо путевку в санаторий. Заявление рассматривали в райкоме союза. Как обычно, разгорелся спор, кому дать в первую очередь. Нашлась в районо одна школьная дама, полагавшая, что если есть у человека то, что является причиной его страданий, то и уколоть можно это самое больное место.

— Еще неизвестно, где он потерял здоровье! — намекнула она.

Люди в райкоме союза переглядывались, недоуменно пожимали плечами и на всякий случай в путевке Сусанову отказали.

По дороге домой Сусанов вспомнил, как пригрозила ему одна женщина, сына которой он оставил на второй год. «Мы найдем на тебя управу! — кричала она. — Знаем, кто ты такой: у немцев был!» И участковый милиционер, появляясь в Корсуни, всегда проходил мимо не здороваясь, даже не повернув головы, всем своим видом показывая пренебрежение к бывшему пленному. И тот же Избачев, с кем не раз Сусанов пытался поговорить по душам, с неизменной ухмылочкой отвечал: «Я тоже мог бы оказаться в плену, да вот не захотел».

Сусанов не раз думал про это. «Значит, за то, что я был в плену, нет мне прощения?» Вот и районное начальство, приезжая в Корсунь, вроде замечает, а вроде и нет. Строгое оно, недоступное.

И на торжественном собрании в честь Октября, когда в президиум выбирали самых почетных и уважаемых граждан села, он остался у дверей, вроде бы за порядком присматривать. Будто невидимая стена отделяет его от живой политической работы. А ведь он — учитель истории, директор школы! Неужто он не понимает политики партии? Выходит, что на другое и не способен — только беседы проводить да подписку на государственный заем организовывать. То есть работает, пока заменить некем. А нового директора не присылают, потому как никто не хочет такой тяжелой работой заниматься.

Дома Сусанов устало опустился на табуретку. Поделился с женой своими сомнениями.

— Давай уедем отсюда, — сказал он. — Вот есть Успенская начальная школа. Там всего два учителя. Переедем туда. Я буду учить детей, ты будешь… Оба будем трудиться. Всю жизнь-то не могу я жить на «полозу-у!».

— Смотри, Коля, я тебя не неволю, — ответила она. — Только взвесить надо. Все-таки из директоров да в начальную. Подумают о тебе плохо: что это он в угол забивается? Может, чувствует вину какую за собой и не желает, чтобы разоблачили? Не поймут тебя… По-другому могут рассудить. Ведь люди к тебе относятся хорошо. И все председатели райисполкомов, а их сколько уж сменилось, тоже уважали.

Мудрое услышал Сусанов в словах жены, и он решил остаться. «Буду до конца делать все, что от меня зависит, что в моих силах!»

9

Лопухин лежал в комнате, затемненной одеялами, когда вошел коренастый капитан в форме военного летчика с боевыми наградами. Предупрежденный Зинаидой Даниловной, он осторожно приблизился, присматриваясь в сумраке к человеку, лежащему на железной койке. Роман был худ и бледен. Он поглядел на вошедшего, на ожоговые рубцы на его лице, виновато улыбнулся и сделал невольное движение подняться.

— П-пе-етр… — пытался сказать он.

— Так точно, капитан Петрунин, проездом через Краснодар, — по-военному отрапортовал летчик и, положив сверток на тумбочку, снял фуражку, нагнулся, чтобы обнять Романа.

Они глядели друг на друга, точно хотели убедиться. — происходит ли это наяву или им привиделось. По глазам Романа Петрунин понял, что он хочет узнать о его судьбе. Капитан рассказал, как их отправили на этап, как удалось со своими единомышленниками попасть в один вагон, а в пути ночью перерезать перочинным ножом доски в торцовой стенке вагона, по буферу перебраться в тамбур соседнего вагона, откуда и прыгали на ходу поезда. Четыре ночи шли они на северо-восток, пока не встретились с партизанами. Николай рассказал, как его переправили на Большую землю, как, подлечившись в госпитале, он снова был направлен в действующий полк. Войну закончил в Венгрии, прослужил два года на Украине и теперь едет на Азовщину, к старикам в отпуск.

Они долго разговаривали. Роман сильно был взволнован, когда Николай вспомнил о подкопе, о том, как он рыл траншею перед блоком. Он сам порывался что-то сказать, но язык ему не подчинялся.

Как ни тяжело было Роману, несмотря на протесты матери, жены и Николая, он все-таки проявил свойственную ему настойчивость и проводил своего товарища до трамвайной остановки, хотя идти с палкой было ему нелегко.

Прошло два месяца после этой встречи. Роман больше не вставал с кровати. С каждым днем ему становилось все хуже. Как врач он трезво проанализировал ход болезни, знал, что в тяжелой форме она не поддается лечению.