Покаяние

У Альсады закололо сердце. Соролья унаследовал черные кудри Хорхе Родольфо и его любовь к кофе – хотя ее-то могла ему привить и Паула. Но самое удивительное состояло в том, что он перенял и те черты отцовского характера, которые вряд ли мог запомнить в столь раннем детстве. Как такое возможно? Неужели беспечность передается генетически?

Соролья терпеть не мог, когда кто-нибудь не посвященный в их семейные тайны замечал, до чего тот похож на Хоакина, а особенно когда люди считали, что он его сын. Хоакин привык думать, что такая реакция типична для любого ребенка, но теперь его осенило: а что, если Соролья стыдится родства с ним, как некогда его отец? Уж не поэтому ли спустя два, нет, три десятилетия повторяется тот же разговор с теми же самыми аргументами? Я просто пытаюсь выжить, как могу.

– Завязывай с политикой, пока не поздно, и возвращайся к мирной жизни. К птичкам, если не путаю, а, chico?

– Хоакин, пожалуйста. – Паула протянула ему чашку кофе.

Он удивленно взглянул на нее: не поздновато ли? – но отказываться не стал.

– Во-первых, – проговорил Соролья, раскладывая приборы, – я тебе не «мальчик». Во-вторых, если ты не в курсе, я работаю в секции южноамериканских млекопитающих. Так что если уж надумал меня оскорблять, то хоть за матчастью следи: там живут сумчатые, а не птицы. Маленькие сумчатые. В-третьих, если это все твои аргументы, то победа за мной. – Он отвернулся, макнул палец в соус из сливочного масла и шалфея, облизнул и поморщился. – Понимаю, ты, должно быть, ужасно разочарован. По-твоему, я тоже должен был полицейским заделаться?

Те же упреки я слышал от Хорхе.

– А что плохого в том, чтобы работать в полиции?

Брат постоянно критиковал его выбор, но на этот вопрос так ни разу и не ответил. Соролья тоже пропустил его мимо ушей:

– Как тебя, наверное, бесит, что я работаю в зоопарке и лечу раненых monitos del monte[58], чтобы их можно было выпустить на волю. Скажи, а ты лжешь, когда люди спрашивают обо мне? Что ты им рассказываешь, что я в банке служу?

– Соролья, ну перестань, – одернула Паула, но тут вода как раз закипела.

– Ты сам не понимаешь, о чем говоришь.

– Может, это потому, что ты никогда и ничего мне не объяснял? Вечно твердишь это свое «как-нибудь потом». – Единственный человек, которому Хоакин позволил себя пародировать, справился с задачей блестяще, скопировав все, вплоть до интонации. – «Как-нибудь потом», значит. А я ведь даже не знаю, где они!

Альсада посмотрел на Паулу. Оба понимали: единственное обещание, которое они дали друг другу, нарушено.

– Так было безопаснее, – пояснила Паула.

– Если хотите, чтобы у меня было хоть какое-то представление, придется все рассказать. – Соролья повернулся к Альсаде: – Начни вот с чего: был ли и мой отец разочарованием? Ему ты говорил об этом?

– Соролья, думаю, пора остановиться, – снова вмешалась Паула.

– Нет-нет, Паула. Пусть продолжает, – ехидно произнес Хоакин. – А то шут его знает, когда он снова со мной соизволит заговорить.

– Неудивительно, что он тебя ненавидел.

– Соролья, por favor! – одернула Паула.

– Может, хватит уже его защищать? – Племянник повернулся к ней. – И хватит мне указывать, что делать. Ты мне не мать.

Паула застыла с дуршлагом в руке. Открыла было рот, но так ничего и не сказала.

Вот и все.

– Хочешь узнать правду об отце? О том, почему мы избегаем этой темы?

Соролья уверенно кивнул.

– Да, он был разочарованием. Но совсем не в том смысле, в каком ты думаешь. Он был наивен, беспечен, а порой и вовсе вел себя как форменный идиот. Любил находиться в центре событий. И вечно ему не терпелось лезть не в свое дело. Уж сколько раз мне приходилось его спасать, сколько раз я из-за этого сам попадал в неприятности! И все же разочаровал он меня не этим. – Хоакин помедлил. – Нет. Чего я так и не смог понять, так это как он мог любить свою политическую повестку сильнее, чем тебя.

– Вранье! – вскричал Соролья.

– Он никогда тобой не интересовался! – крикнул Хоакин в ответ.

– Вранье, – повторил Соролья, уже тише, стараясь сдержать слезы. Он посмотрел на Паулу, ища подтверждения в ее взгляде; она не поворачивалась от плиты. – А вообще, знаешь, лучше бы на его месте оказался ты!

Мне тоже так кажется.

– Он хотя бы убийцей не был!

– ¡BASTA![59] – прикрикнула Паула.

– Да? А как назвать то, что он сделал с твоей матерью?

Голос Паулы громом разнесся по кухне.

– ¡YA BASTA! А ну прекратите!

Хоакин с Сорольей потрясенно смотрели, как она делается все меньше и меньше и наконец сползает на пол и сворачивается в клубок у плиты, не выпуская из рук миску с ньокками и соусом. А потом оба бросились к ней и опустились на холодный кафель на безопасном расстоянии.

– Паулита, – позвал Хоакин.

– Tía… – позвал Соролья.

Но она только поставила на пол миску с едой.