Покаяние

Паула была безутешна. Ее грудь сотрясали такие отчаянные рыдания, что даже началась икота. Попытка справиться со спазмами немного отвлекла Паулу. Как же она зла на них обоих! Она зарыдала с новой силой. Хоакин и Соролья подобрались к ней поближе, и вся троица, обнявшись, слилась в единое целое. Паула наконец затихла.

В этой неудобной позе они пробыли еще долго.

– Значит, так, – первым делом произнесла Паула, когда, отказавшись от помощи обоих, поднялась сама.

Она расправила легкое зеленое платье, вытерла черные разводы туши, оставшиеся от скромного макияжа, который себе позволяла, и старательно прочистила горло.

– Ты, – начала она, взглянув на Соролью. – Ты еще не родился, когда происходили события, о которых ты тут так уверенно рассуждаешь.

Нет, уже родился.

– За этот вечер мне стало ясно, что ты и впрямь не имеешь ни малейшего понятия – разве что намек на него, – о том, что произошло с твоими родителями. Что, само собой, наша вина. Но это поправимо. Отныне ты можешь задавать нам вопросы, а мы будем отвечать. Как следует. – Она покосилась на Хоакина, и тот кивнул. – А пока заруби себе на носу, что твой дядя, пускай он никогда об этом не говорит, любит тебя больше всех на свете. – А потом добавила: – Кроме меня, разумеется.

Хоакин расплылся в улыбке.

– А ты! – Паула повернулась к мужу.

Улыбка пропала с губ Альсады.

– Ты…

Больше ничего говорить и не требовалось: он и сам все знал.

Паула аккуратно сложила чайное полотенце вшестеро.

– На счастье вас обоих, – продолжила она, повесив полотенце на ручку духовки, и наградила каждого строгим взглядом, рассудительная, будто разгневанный аргентинский царь Соломон, – нашу семью возглавляет человек, который и в трудную минуту не теряет здравомыслия.

Хоакин нахмурился, но не проронил ни звука.

– Не сомневайтесь, я приму правильное решение. Во-первых: Хоакин, надень пиджак.

– В такую жару?

– Ну ладно. Без пиджака пойдешь.

– Никуда я не пойду, – возразил Альсада.

– Пойдешь. – Это решение не обсуждалось.

Альсада стал искать пиджак. Где же я его снимал, когда пришел? В гостиной?

– Хоакин.

– Теперь-то что? – спросил он из прихожей.

– Я другому Хоакину. – Неспроста они почти никогда не обращались так к племяннику.

Она и впрямь рассердилась не на шутку.

– Да, tía. – Соролья отхлебнул кофе, который наверняка давно успел остыть.

– Извинись перед дядей.

Инспектор снова вернулся на кухню. Аккуратно сложенный пиджак лежал на шкафчике, к которому он не так давно прислонялся. Соролья, наверное, переложил его со стула, когда накрывал на стол.

– Так вот он где.

Соролья дождался, пока дядя наденет пиджак.

– Tío, прости меня за мои слова. Я не хотел…

– Достаточно. Спасибо, – перебила его Паула и потерла ладони. – Мы и так много времени потеряли. Ньокки, поди, остыли…

Хоакин заглянул в миску – из нее все еще валил пар.

– Я их не для того стряпала, чтобы вы не ели! Поужинаем вместе. А потом вы оба пойдете в город на марш пустых кастрюль.

– А ты? – хором переспросили оба.

– Ну нет. – Паула отмахнулась от этого вопроса так энергично, будто ничего глупее в жизни не слышала.

Это что, улыбка?

– Повеселитесь на славу, мальчики.

25

2001 год

Среда, 19 декабря, 21:55

Они ехали молча.

Хоакин никогда не любил водить по ночам, а теперь, когда офтальмолог выписал ему очки, тем более. «Они меня старят!» – пожаловался он, впервые их примерив.

Изредка мимо проносились машины, чьи владельцы тоже осмелились нарушить комендантский час, и визг их шин сопровождал поездку зловещим саундтреком. Хоакин старался не обращать на них внимания, сосредоточившись на том, чтобы невзначай не превысить скорость. Логика, конечно, идиотская: думать о дорожной безопасности, когда везешь племянника в самое опасное место. Спустя двадцать минут после выезда, рядом с молчащим, не испытывающим ни малейшего энтузиазма Сорольей, Хоакин по-прежнему был твердо убежден, что марш пустых кастрюль ничего не изменит. Даже такой, настолько масштабный, что о нем объявили по радио. Если правительство проигнорировало все прошлые демонстрации, то оставит без внимания и эту. Вначале такие марши были символом людского отчаяния – домохозяйки выходили на улицы со сковородками и кастрюлями, которые нечем было наполнить, чтобы накормить свою семью, – а со временем превратились в проверенный инструмент для выражения несогласия. Дешево, быстро, громко. Никакой организации не требует. Их беда – в спонтанности. Марши пустых кастрюль превращались из мирно шествующей колонны в разъяренную толпу за считаные минуты.