Покаяние агнца

«Странно то, – говорил он мне в кафе за кружкой пива, – что меня не так мучает совесть за разбой, когда мы с подельником напали на женщину-кассиршу, пытаясь ограбить её. После чего я загремел на нары, а подельник выкрутился, сдав меня. А за то, что я, когда мы были пацанами и чаще всего собирались у вас, – помнишь, расположившись на полу, играли в карты (в очко, буру, в шестьдесят шесть и дурака) и сражались в домино или шахматы, – я однажды, когда остался наедине с Сашкой Таланцевым, украл у него, вытащив из нагрудного кармана, двенадцать рублей. Мы сидели с ним, развалившись на топчане, и горланили песни. Вдруг я заметил у него торчащие из нагрудного кармана деньги – трёхрублёвые купюры. Незаметно через его плечо я вытаскиваю эти «тройки» и прячу в своём кармане. Там оказалось четыре «трёшки», то есть двенадцать рублей, и я их «тяпнул». Не помню, на что потратил. Но этот паскудный поступок запал у меня в памяти, наверное, на всю жизнь. И это меня угнетает. Какой же я, однако, был мерзавец по отношению к товарищу. Порой мне кажется, что именно за это и меня сдал с потрохами мой подельник».

В тот вечер в кафе я, как мог, пытался успокоить Алёшку: «Дружище, что уж так переживать,– говорил я, – ведь ты был мальчишкой, мало ли что в детстве бывает? – и рассказал свой случай: – Нечто подобное случилось и со мной, – выслушай и мою исповедь. – Я ещё был в детсаде, не удержался от соблазна и украл коробку цветных карандашей, а когда принёс домой и открыл её, там оказались хлебные карточки. Тогда шла война, и карточки имели огромную ценность, талончики были собраны со всей группы. Я так перепугался, что заплакал. Дома тоже все всполошились. Спасла тётя Гутя, матушкина сестра. Она на утро повела меня в детсад, скрестила на груди руки, а между ними спрятала злополучную коробку, и зашла со мной в группу, а там, я эту коробку незаметно вернул на место. Вот такая была и у меня кража, Алексей.

– Но ты же вернул карточки! – резко возразил мне Алёшка, – и тихо добавил: – тут разница есть, и не малая…

– Однако если ты всё это помнишь, – продолжал я утешать друга, – и до сих пор сожалеешь о случившемся, разве это не покаяние?..

Мы расстались тогда с Алексеем. Но сейчас мне вдруг захотелось, чтобы время остановилось и не старило нас, выбрасывая за обочину жизни. Я ловлю себя на том, что категорически не хочу, чтобы люди уходили в «вечное никуда», откуда нет возврата. Причём это касается не только друзей, но и врагов, какими бы они не были. Мне хочется, чтобы все люди жили, совершая каждый своё, как всегда, и чтобы всё это происходило беспрерывно. И чтобы Алёшка Ребров оставался не только в моей памяти, но и в жизни, и был счастлив, насколько это возможно.

Сашка «Пиринский»

Сашка и я начинали работу в одной экспедиции. Мы оба попали туда по направлениям после окончания техникумов. Он учился в Старом Осколе, а я в Иркутске. В Казахстане разворачивались широкомасштабные геологические исследования недр, поэтому геологи направлялись туда со всего союза.

Экспедиция располагалась на берегу реки в 60-ти километрах от столицы в бойком рыболовецком посёлке. Два вокзала – речной и железнодорожный – собирали по вечерам в своих буфетах любителей бочкового жигулевского пива. С появлением геологов посёлок заметно повеселел. Особенное оживление было в конце каждого месяца, когда геологи съезжались с отчётами о проделанной работе. Тогда, освободившись от дел, молодёжь собиралась обычно в буфете железнодорожного вокзала, сдвигались столы, и начинался кутёж. Пиво пили на спор, кто больше опорожнит кружек. При этом все громко разговаривали и горланили под гитару песни.