Покаяние агнца

Прогуливаясь в Президентском парке, я присел на скамейку, снял тёмные очки, повернул к солнцу лицо, не открывая глаз, и, запрокинувшись на спинку сидения, попытался ощутить сквозь прикрытые веки сюрреалистические картины. Картины были разноцветные, расплывчатые. Цвета менялись от светло-серых и охристых, до оранжево-красных. Они рисовались, словно кучные разноцветные облака, каким-то внутри-мозговым воображением. Но чёрного цвета не было. Солнце не позволяло надвигаться темноте. Тепло и радужные картины навевали умиротворение. Я замер в состоянии неподвижности, предаваясь благостным ощущениям. Но эти ощущения резко прекратились, когда вдруг мелькнул в сознании образ школьного друга детства Алёшки Реброва. Тогда-то я и обратил внимание, что как только приходит «благодать», непременно что-то нарушает её, и никак не даёт насладиться приятными ощущениями. По крайней мере, как я уже заметил, со мной такое происходит.

Алёшка Ребров был классный пацан. Когда он появился в нашем классе, моя жизнь приобрела особый ореол. Алёшка был совершенно не похожий на других одноклассников. Во-первых, был шустрый и какой-то более приближённый на бытовом уровне к реальной жизни. Во-вторых, играл на гитаре и смотрел по-особому на девчонок – с чувством влюблённости, что до этого не ведомо было мне. Была, конечно, интуитивная тяга, но это ещё не заключало в себе понятие «любовь», хотя влечение к девчонкам было. Теперь же захотелось выглядеть перед ними «героями». Мы даже договорились с Алёшкой, чтобы он мне, а я ему, незаметно нанесли в голову удар ножом, чтобы у нас появились раны, которые «мы потом перевяжем бинтами и будем выглядеть перед девчонками более героически». Словом, всячески старались выпендриться и быть на особом счету. Пели песни под гитару, ввязывались в спорные конфликты. Выбегали на мороз легко одетыми, и бросались в сугроб. А когда играли в «почту», то писали, как нам казалось, секретные записки девчонкам, и, конечно, тоже получали от них интересные ответы.

Алёшка жил в соседнем доме, и мы частенько пропадали друг у друга. Его мать, в отличие от нашей матушки, находившейся больше всего на работе, всегда была дома, потому что шахтёр отец содержал семью, и она могла не работать. Потом в их квартире оказался сожитель – друг отца, и они стали жить втроём. Алёшкина мать – симпатичная кудрявая брюнетка, дома обычно одета была в тёмные шаровары и трикотажную кофту, плотно прилегающую к телу, подчёркивая красивый торс. Она была с нами, пацанами, компанейской, и никогда не стрОжилась, что нам нравилось. Покуривала папиросы не дешевле «Беломора». Отец был старше её с уже заметными морщинами на лице.

После пятого класса на летних каникулах Алёшка как-то выпал из обоймы наших дворовых ребят, а в шестом классе и вовсе не появился в школе. Посёлок наш небольшой и вскоре как-то само собой узналось, что мать Алёшки Реброва сбежала от мужа с квартирантом, бывшим другом отца. Оставила она и Алёшку с отцом. Как они с батей жили – не ведомо, только кажется, что и школу он бросил из-за побега матери, а отцу было, видимо, не до того – учится сын или нет.

На другой год летом Алёшка неожиданно появился передо мной с листом бумаги, и попросил помочь написать ему автобиографию, необходимую якобы для оформления на работу. Больше я его в то лето не видел. Кажется, тогда он поступил в геологическую партию к топографам – носить рейку.

Прошло немало времени, я приехал на каникулы из Иркутска, где, будучи уже студентом – учился на геолога, и мы встретились с Алёшкой в столовой, которая по вечерам превращалась в кафе. И сразу же, заказав пива, душевно разговорились. Алёшка, с момента нашего расставания, заметно возмужал и посерьёзнел, хотя на лице его всё ещё проступали веснушки, которые с возрастом обычно сходят. Оказалось, что Алёшка уже отсидел «по малолетке» четыре года за «разбойное нападение с целью ограбления», и сейчас трудится в геологической экспедиции. Роет шурфы и канавы, а иногда сопровождает топографов с теодолитами.