Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

ошибиться — 46 сейчас или 47, слишком уж разница велика. После 48-ми воздух превращается в

густой кипящий кисель, который обжигает при движении. Каждый шаг дается с трудом. И не дай

Бог дотронуться до металла! Многие не выдерживали. Несколько раз я сам наблюдал: работает

сварщик на высокой отметке, над головой у него пекло градусов 80 и перед ним дуга в 8000.

Смотришь, раз и скувырнулся, повис на поясе. Ну и бежишь вместе со всеми снимать. Самая

высокая температура, которую мне довелось испытать, +52°С.

Скидок на жару не было. Залезешь в такую погоду по скобам на отметку 200 дымовой трубы, растолкуешь там персам, что от них требует инструкция по технике безопасности, и мало не

покажется. Кстати, насчет ТБ. Мне приходилось в большом количестве переводить тексты

наглядных пособий, и официальных и народного сочинения. И это была очень полезная практика.

Самый внушительный (самодельный) плакат висел на участке строительства дымовой трубы у

инженера-москвича Аркаши Флоринского. На здоровой фанере красным цветом было написано

по-русски: «Лучше семь раз пристегнуться, чем один раз наебнуться!». Действовало неотразимо.

«Можешь на фарси перевести?» — спросил меня как-то Аркаша. К тому времени прошло уже

полгода моей стажировки, и я с уверенностью ответил: «Могу».

Интересной и очень полезной практикой стала для меня подготовка к визиту на стройку шаха

Ирана Мохаммада Реза Пехлеви.

Я столкнулся с незнакомым мне до сих пор высоким стилем персидского языка. Обыкновенный

глагол «амадан» — «приходить, прибывать», в случае когда дело касается уважаемого человека, превращается в «ташриф авордан», что дословно означает: «приносить (свой) почет». Но когда

речь заходит о коронованной особе, иранцы произносят «ташриф-фармаи» — «соблаговоление

почета». И все приподнимаются на цыпочки.

С визитом шаха мне здорово повезло, я до сих пор ему благодарен. Если бы не Мохаммад Реза, я

так бы и вернулся домой с одним только строительно-гинекологическим лексиконом.

Моим учителем высокого стиля персидского языка в течение целого месяца был милейший

человек — полковник контрразведки САВАК. Внешне как две капли воды он походил на нашего

институтского преподавателя Ахмеда Керимовича Мамед-заде, члена иранской

коммунистической партии (Туде). Это веселое обстоятельство, известное только мне, создавало

хорошее настроение и повышало усвояемость материала. Мы сидели с полковником в

прохладном кабинете стройуправления. Он листал досье советских специалистов, которые в день

визита допускались на стройку, потом беседовал с каждым из них, а я переводил. По ходу мы

говорили о персидской литературе, истории Ирана и просто о жизни. Он был добродушным,

умным, великолепно образованным интеллигентом, подробно и интересно отвечал на мои

вопросы. Ему импонировало, что я знаю Хайяма, Хафеза, Фердоуси, Рудаки. Когда речь зашла об

истории Ирана начала двадцатого века и я высказал мнение о том, что Мирза Кучек-хан патриот и

герой, полковник просто растаял. А после того, как я прочитал на память слова песни «Поцелуй

меня...», с ним произошло неожиданное.

Скажи, — произнес он проникновенно, — кто всему этому тебя научил?

Преподаватели в университете.

Кто они?

Иранцы.

Коммунисты?

Да, коммунисты. Но знаете, они любят родину не меньше, чем вы.

Слушай, — в голосе полковника неожиданно зазвучали просительные нотки, — назови имена, я

же их всех лично знаю!

В тот момент у меня не было никакого сомнения: старый контрразведчик не имел темных мыслей.

В глазах пожилого человека стояли слезы. Это была совершенная ностальгия по молодости и, возможно, бывшим друзьям, с которыми пути разошлись в противоположные стороны. В эту

секунду я вдруг ясно увидел — он похож на Керимыча не только внешне.

Не обижайтесь, — ответил я, — не могу.

Он понимающе кивнул.

От нашей совместной работы помимо лингвистических приобретений у меня осталось

удостоверение личности, выданное перед визитом шаха, где было написано: Министерство

энергетики Ирана, Резван Гаури, переводчик персидского-русского языка, и поверх моего фото —

печать САВАК66.

Шах прилетел к нам на вертолете, который пилотировал сам. Первыми вышли охранники, они

оцепили машину. Затем ряд придворых и членов правительства и только потом Мохаммад Реза.

Мы, советские специалисты: руководство объекта, часть инженеров и переводчики, стояли

небольшой группой в ста метрах от вертолетной площадки. Вся территория стройки за сутки до

визита была оцеплена контрразведкой. Высокие, крепко сложенные и одинаково одетые парни

контролировали каждый метр. На земле перед ними лежали приоткрытые саквояжи. Что там

внутри, я разглядеть не сумел. Шах проехал на джипе по разным участкам, потом остановился

около нашей группы, вышел и обратился к начальнику строительства. Его интересовал только один

вопрос: когда мы наконец построим ТЭС. Переводил шаху мой однокурсник Алик Бенинашвили, так же как и я, присланный сюда на стажировку. Алик по национальности — тат, жгучий брюнет, с

большими навыкат глазами, крупным носом с широкими ноздрями, смуглой кожей — ну чистый