Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

что прибывшего сюда? В общем, все ясно — цепная реакция.

Через десять лет, к моменту моего приезда, никакого Гургена в Ахвазе не было и кабака его тоже, о них никто и не помнил. Но три тысячи советских людей, включая женщин и детей, искренне

полагали, что эту землю населяет народ — гургены.

Я рассказал эту историю потому, что с гургенами был связан мой первый рабочий день на стройке.

В середине дня в бюро переводов заглянула секретарша начальника строительства. «Слушай, —

сказала она, — там какой-то гурген пришел, чего-то хочет, а чего - не понять. Начальник сказал, чтобы ты разобрался».

Я вышел из здания строительного управления и сразу столкнулся с местным арабом. Классический

вариант — рубаха до пят, на голове платок. «Мархаба!» — произнес он арабское приветствие, подтвердив свою национальную принадлежность. Я оказался перед малоприятным выбором: или

попытаться объяснять нашим, что это — араб, а я — переводчик персидского языка, что арабский

язык я знать не обязан, а араб, который родился в Иране, мог бы персидский и знать, но почему-то

не знает; или разобраться с арабом своими силами без объяснений с начальством. Учитывая

историю народа «гургены», я выбрал второй вариант.

«Мархаба!» — еще раз поздоровался араб, чтобы обратить на себя внимание.

В ответ я приветственно раскинул руки и громко произнес: «захаба мухаммед аль кахира ва назаля

фей фундуги омейята!»

Араб дернулся, его глаза расширились от испуга. Он подобрал полы длинной рубахи и, прыгая

через лужи (было начало хузестанской зимы), бросился наутек.

Чего это он? — спросили меня вышедшие покурить инженеры.

Ошибся, забрел не туда, — спокойно ответил я.

Возвращаясь в контору, я услышал за спиной

одобрительный разговор: «Ты глянь-ка, гурген этот всего одно слово сказал. А наш новый как

выдал ему по полной. Толковый, видать!»

Через пару часов араб заявился снова, на этот раз вместе с сыном-школьником, знавшим

персидский язык. С его помощью мы объяснились. Араб оказался шейхом соседней деревни. Наш

бульдозер по ошибке засыпал его арык, и он пришел жаловаться. Проблему сразу решили, и все

остались довольны.

На стройке в Ахвазе я быстро взрослел. Работа способствовала не только совершенствованию

знаний персидского языка, но и расширению жизненного опыта в целом. Нас было три

переводчика на несколько тысяч советских людей. Поэтому приходилось заниматься самыми

разнообразными делами, начиная от переводов миллионных контрактов, кончая

сопровождением дам к врачу- гинекологу. Что такое матка и маточные трубы, я узнал именно там, на стройке, причем по-русски и по-персидски одновременно. Дамы ложились в кресло, доктор

работал у них в ногах, а я стоял сбоку и переводил. Пациенток это совсем не смущало, они

общались со мной как с близким человеком, в их интонациях звучала полная доверительность.

Перед походами к врачу я подробно расспрашивал женщин о проблемах, а потом со словарем

готовился к переводу, они это ценили. Расположение женщин ко мне было очевидным для

иранцев.

Поначалу доктор Ладжварди, гинеколог городской больницы, относился к этим визитам спокойно.

Но на пятый раз я заметил в его глазах легкое удивление, на шестой и седьмой он был безусловно

растерян, на десятый — подавлен. Уже не помню, который по счету это был визит, когда он не

выдержал и спросил: «Господин Реваз, я не могу понять! Даже у нас, мусульман, четыре жены —

это предел допустимого. Сколько же жен может иметь коммунист?!» Интеллигентному доктору и

восточному мужчине в голову не могло прийти, что я вожу к гинекологу НЕ СВОИХ жен! Пытаться

объяснить ему, что и как, было так же бессмысленно, как нашим растолковать про гургенов.

Поэтому я не стал развивать эту тему и коротко отсек: «Это не жены, это товарищи по партии, у нас

строгая дисциплина, я выполняю приказ!»

Бедный, бедный доктор Ладжварди, если бы не исламская революция, разразившаяся буквально

через несколько месяцев, это сообщение наверняка стало бы самым серьезным потрясением в его

жизни.

Стройка в Ахвазе была серьезной школой во всех отношениях. Хузестан — это адское место. Всю

зиму (пять месяцев) — проливные дожди, летом (пять месяцев) + 50о С и выше! И это в тени! А

тени, как известно, в пустыне нет! Зимой, поскольку кругом солончак, вода не уходит в почву, разливается огромными лужами, в которых можно утонуть. Эти лужи черные, красные, желтые, бирюзовые (побочный результат развития нефтехимической промышленности). В них по голову

стоят худые коровы и жуют целлофановые пакеты — больше жевать им нечего. Когда наступает

жара, вода испаряется и на огромном плоском пространстве толстым слоем остается блестящая

белая соль. Местные женщины-арабки выходят «в поле» с большими тазами на голове и, черпая

ладонями, собирают дары природы.

Жару, страшней, чем в Хузестане, я в жизни больше нигде не встречал. Возьмите зажигалку и

поднесите кончик пламени к ногтю большого пальца руки. В тот момент, когда резкая боль

заставит вас палец отдернуть, на поверхности ногтя +50о С!

После 45оС каждый последующий ощущается как дополнительные десять. Невозможно