Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

На стройке в Ахвазе я быстро взрослел. Работа способствовала не только совершенствованию знаний персидского языка, но и расширению жизненного опыта в целом. Нас было три переводчика на несколько тысяч советских людей. Поэтому приходилось заниматься самыми разнообразными делами, начиная от переводов миллионных контрактов, кончая сопровождением дам к врачу- гинекологу. Что такое матка и маточные трубы, я узнал именно там, на стройке, причем по-русски и по-персидски одновременно. Дамы ложились в кресло, доктор работал у них в ногах, а я стоял сбоку и переводил. Пациенток это совсем не смущало, они общались со мной как с близким человеком, в их интонациях звучала полная доверительность. Перед походами к врачу я подробно расспрашивал женщин о проблемах, а потом со словарем готовился к переводу, они это ценили. Расположение женщин ко мне было очевидным для иранцев.

Поначалу доктор Ладжварди, гинеколог городской больницы, относился к этим визитам спокойно. Но на пятый раз я заметил в его глазах легкое удивление, на шестой и седьмой он был безусловно растерян, на десятый — подавлен. Уже не помню, который по счету это был визит, когда он не выдержал и спросил: «Господин Реваз, я не могу понять! Даже у нас, мусульман, четыре жены — это предел допустимого. Сколько же жен может иметь коммунист?!» Интеллигентному доктору и восточному мужчине в голову не могло прийти, что я вожу к гинекологу НЕ СВОИХ жен! Пытаться объяснить ему, что и как, было так же бессмысленно, как нашим растолковать про гургенов. Поэтому я не стал развивать эту тему и коротко отсек: «Это не жены, это товарищи по партии, у нас строгая дисциплина, я выполняю приказ!»

Бедный, бедный доктор Ладжварди, если бы не исламская революция, разразившаяся буквально через несколько месяцев, это сообщение наверняка стало бы самым серьезным потрясением в его жизни.

Стройка в Ахвазе была серьезной школой во всех отношениях. Хузестан — это адское место. Всю зиму (пять месяцев) — проливные дожди, летом (пять месяцев) + 50о С и выше! И это в тени! А тени, как известно, в пустыне нет! Зимой, поскольку кругом солончак, вода не уходит в почву, разливается огромными лужами, в которых можно утонуть. Эти лужи черные, красные, желтые, бирюзовые (побочный результат развития нефтехимической промышленности). В них по голову стоят худые коровы и жуют целлофановые пакеты — больше жевать им нечего. Когда наступает жара, вода испаряется и на огромном плоском пространстве толстым слоем остается блестящая белая соль. Местные женщины-арабки выходят «в поле» с большими тазами на голове и, черпая ладонями, собирают дары природы.

Жару, страшней, чем в Хузестане, я в жизни больше нигде не встречал. Возьмите зажигалку и поднесите кончик пламени к ногтю большого пальца руки. В тот момент, когда резкая боль заставит вас палец отдернуть, на поверхности ногтя +50о С!

После 45оС каждый последующий ощущается как дополнительные десять. Невозможно ошибиться — 46 сейчас или 47, слишком уж разница велика. После 48-ми воздух превращается в густой кипящий кисель, который обжигает при движении. Каждый шаг дается с трудом. И не дай Бог дотронуться до металла! Многие не выдерживали. Несколько раз я сам наблюдал: работает сварщик на высокой отметке, над головой у него пекло градусов 80 и перед ним дуга в 8000. Смотришь, раз и скувырнулся, повис на поясе. Ну и бежишь вместе со всеми снимать. Самая высокая температура, которую мне довелось испытать, +52°С.

Скидок на жару не было. Залезешь в такую погоду по скобам на отметку 200 дымовой трубы, растолкуешь там персам, что от них требует инструкция по технике безопасности, и мало не покажется. Кстати, насчет ТБ. Мне приходилось в большом количестве переводить тексты наглядных пособий, и официальных и народного сочинения. И это была очень полезная практика. Самый внушительный (самодельный) плакат висел на участке строительства дымовой трубы у инженера-москвича Аркаши Флоринского. На здоровой фанере красным цветом было написано по-русски: «Лучше семь раз пристегнуться, чем один раз наебнуться!». Действовало неотразимо. «Можешь на фарси перевести?» — спросил меня как-то Аркаша. К тому времени прошло уже полгода моей стажировки, и я с уверенностью ответил: «Могу».

Интересной и очень полезной практикой стала для меня подготовка к визиту на стройку шаха Ирана Мохаммада Реза Пехлеви.

Я столкнулся с незнакомым мне до сих пор высоким стилем персидского языка. Обыкновенный глагол «амадан» — «приходить, прибывать», в случае когда дело касается уважаемого человека, превращается в «ташриф авордан», что дословно означает: «приносить (свой) почет». Но когда речь заходит о коронованной особе, иранцы произносят «ташриф-фармаи» — «соблаговоление почета». И все приподнимаются на цыпочки.

С визитом шаха мне здорово повезло, я до сих пор ему благодарен. Если бы не Мохаммад Реза, я так бы и вернулся домой с одним только строительно-гинекологическим лексиконом.