Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

Проблем на стройке хватало. Причиной большинства являлись разгильдяйство и глупость. Как пример, расскажу о подъемном кране. Был у нас кран на базе автомашины. Его отгрузили из Союза в Иран как «временный ввоз» и, чтобы сэкономить на таможенной пошлине, в документах указали: «запчасть козлового крана». На стройку тогда отправляли состав за составом, всего не проверишь, и иранцы шлепули на эти бумаги печать. По прибытии техники в Ахваз возникли два безответных вопроса: как вывезти кран из Ирана назад? Но это — дело далекого будущего, а насущный вопрос — как на запчасть козлового крана оформить автомобильный номер, без которого машина ездить не может, а следовательно, обречена на простой. Сунулись направо-налево, но иранцы разводят руками — козловой кран по дорогам не ездит. Наших такой ерундой не унять: «Как не ездит?! Обязательно ездит! Не ставите номера, ну и хрен с вами, поедет без номеров!» И поехал! Через пять лет его все же арестовали жандармы и поставили к себе во двор. Вызволять кран из жандармских застенков отправили меня. Тут нужно добавить немаловажную деталь: к моменту ареста машины на ней уже не было крана, его заменили цистерной для перевозки воды.

Жандармское управление провинции Хузестан смахивало на крепость: глухие стены, по углам вышки, посередине ворота, на входе вооруженные часовые. Мне надо было каким- то образом попасть внутрь, и желательно непосредственно к руководству. В лоб не пройдешь, следовало что-то придумать. Выручило меня то самое удостоверение с печатью контрразведки. Я предъявил его дежурному офицеру и сообщил, что хочу видеть начальство, но приехал вместе с советским шофером и не знаю, как правильно поступить.

— Шофера придется оставить снаружи, — ответил дежурный, взяв под козырек, — а вы, пожалуйста, проходите.

Он снял телефонную трубку и доложил обо мне по инстанции.

В кабинет начальника жандармерии я вошел, минуя всех сидящих в приемной. Судя по реакции, он полагал, что имеет дело с сотрудником контрразведки, приставленным к советским специалистам. Моя совесть при этом была совершенно чиста — я же не говорил, что работаю в САВАК, и не подделывал ее печати.

Ну как я отдам им эту машину, на нее же нет документов? — возмутился жандармский полковник.

Как это нет?! — я протянул ему таможенные бумажки.

Полковник внимательно их прочитал.

А что такое «козловой кран»? — спросил он меня. Я объяснил (по-персидски — это «кран — ослиные ноги»).

Полковник посмотрел через окно во двор:

Позвольте, но там же стоит грузовик?!

Ну да, грузовик, — сказал я невозмутимо. — Понимаете, таможенники в Джульфе напутали. В декларацию вместо «подвижного» вставили «козловой». Вы же знаете джульфинцев, им что «подвижной» кран, что «козловой»...

Сваливая вину на северян, я бил без промаха: север и юг традиционно недолюбливали друг друга.

Это точно, — согласился жандарм, — от этих парней никогда не знаешь, чего ожидать. — И он еще раз глянул во двор:

Постойте, но там же цистерна!

Ну да, цистерна, — опять согласился я, — это уже на стройке советские поменяли... у меня с ними столько проблем!

Я вернулся назад сидя за рулем мутанта-грузовика, гордый проделанной работой — это был уже не технический перевод, это было высокое творчество!

В самом конце стажировки со мной приключилась одна небольшая история, о которой стоит упомянуть. Как- то раз меня отправили в Абадан. Ничего особенного — рядовая командировка. Предстояло проехать 160 км, зайти на торговую фирму, сделать нужный для стройки заказ и вернуться назад. В тот день я почему-то немного задержался с отъездом и добрался к месту в обеденный перерыв, который на юге длится не менее четырех часов. Чтобы не жариться на солнцепеке, зашел в первый попавшийся кинотеатр. Там, как помню, шла легкая американская порнушка. После окончания обеденного перерыва сделал дела и вечером был в Ахвазе. А на следующий день тот кинотеатр сгорел и вместе с ним куча народа. Это был «Рекс», с поджога которого началась в Иране кровавая смута.

Ее первыми признаками стали появившиеся из ниоткуда фотографии аятоллы Хомейни. Водители автобусов, доставлявшие нас из жилого поселка на стройку, въезжая в сельскую местность, водружали их на лобовое стекло, а возвращаясь в город, который контролировали армия и жандармы, меняли на портрет шаха.

Мне довелось застать лишь начало событий. Осенью 1978 г. я вернулся в Москву и продолжил учебу.

Ахваз сыграл важную роль в моей востоковедческой биографии, никакой иностранный университет не дал бы больше. Знания, приобретенные в тот период, стали прочной основой. В дальнейшем они постоянно расширялись, совершенствовались и применялись на практике, наиболее активно в период дипломатической службы. В общем, как правильно говорил основатель нашего университета: «Зря ничего не пропадает!»[43]