Похищение

Ты рассказала мне, что помнишь из своего детства, но не спросила, что помню я. Если бы я услышала этот вопрос, то ответила бы: «Все». Начиная с того момента, как ты явилась на свет и свернулась неподвижной улиткой у моей груди, которую скрывал застиранный больничный халат, и заканчивая тем последним поцелуем, когда Чарли забирал тебя на выходные. Это был небрежный поцелуй, я даже промазала и чмокнула воздух. Ведь я была уверена, что смогу коснуться твоей щеки еще тысячу раз.

После твоего исчезновения я поехала в Мексику повидаться с bruja, учившейся вместе с моей матерью. Она жила в коттедже с тремя голубыми игуанами, которые хозяйничали где им заблагорассудится и, по слухам, были когда-то людьми, но обидели эту женщину и жестоко за то поплатились. Я пришла к ней тринадцатого июня, на праздник Сан-Антонио де Падуа. В коридоре толпились страждущие и, чтобы скоротать время, обменивались своими невеселыми историями. Там была женщина, забывшая бабушкино бриллиантовое кольцо в туалете; старичок, потерявший купчую на дом; мальчишка с фотографией пропавшего пса и священник, переживший кризис веры. Я ждала молча, наблюдая, как рыжие петухи выклевывают остатки зерна из кукурузных початков, разбросанных по двору. Когда подошла моя очередь, я шагнула в sanctuario и вручила bruja обязательную статуэтку Сан-Антонио вместе с запиской, где указала свою потерю.

Она шепотом помолилась и, обернув статуэтку бумагой, перевязала ее красной лентой.

– Сто песо, – потребовала она.

Я расплатилась и поехала на север, пока не увидела первый водоем на своем пути. Остановившись, я бросила туда эту «посылку» и дождалась, пока она – по моим расчетам – опустилась на дно.

Сан-Антонио считается покровителем всего пропавшего. Сделай ему подношение в его праздник, и твоя пропажа вернется в течение года. Если она, конечно, не уничтожена полностью.

Я ездила к этой колдунье каждый год, пока она не умерла, и каждый раз просила об одном. И из года в год, не видя тебя, я не винила ни ее, ни самого святого. Я считала, что это моя вина, что я забыла что-то указать, что-то напутала в своем письме, увеличивавшемся из года в год. Первоначальный абзац превратился в стихотворение, а оно – в шедевральную поэму. Триста шестьдесят четыре дня в году я посвящала совершенствованию этой записки, которую в июне отвезу bruja, если ты до того времени не вернешься.

И хотя эта bruja давно уже умерла, я, кажется, наконец поняла, что должна была написать. Двадцать восемь лет – это довольно внушительный срок, за это время я смогла определить, за что люблю тебя. И все очевидные резоны оказались ложными: не за то, что ты плавала прямо у меня под сердцем; не за то, что ты сохраняла юность, сочившуюся из меня ежедневно, как кровь; не за то, что когда-нибудь, когда я стану совсем беспомощной, ты позаботишься обо мне. Любовь – это не уравнение, как бы ни убеждал меня в этом твой отец, Любовь – это не договор, любовь – это не счастливый конец. Это грифель под мелом, земля под домом, кислород в воздухе. Это то место, куда я возвращаюсь, куда бы ни уходила. Я любила тебя, Бетани, потому что тебя мне не нужно было добиваться. Ты пришла в этот мир полная любви ко мне, пускай я порой твоей любви и не заслуживала.

IV

Порою вещи забывают, как они прекрасны,

И мы обязаны их заново учить.

Галвей Киннелл.

Святой Франциск и свинья

Эрик

В тринадцать лет я повстречал идеальную девочку. Она была примерно моего роста, с шелковистыми волосами и глазами цвета грозового неба. Ее звали Сондра. Пахла она неспешными летними воскресеньями – свежескошенной травой и прохладными брызгами, и я ловил себя на том, что всякий раз норовлю прижаться к ней, чтобы вдохнуть этот запах.

Рядом с Сондрой я представлял себе вещи, о которых прежде не задумывался. К примеру, каково это – шагать босиком по краю вулкана? Или: где набраться терпения, чтоб пересчитать все звезды на небе? Причиняет ли старение физическую боль? Меня занимали поцелуи. Как повернуть голову? Запомнят ли ее губы прикосновение моих, как подушка каждую ночь повторяет изгиб, чтобы принять мою голову?

Я не заговаривал с ней, потому что она значила для меня гораздо больше, чем можно было выразить словами.

Я шел рядом с ней, когда она вдруг превратилась в кролика и юркнула под забор у моего дома.

На следующее утро, когда я проснулся, мне было плевать, что этой девочки не существовало, что я просто придумал ее. Но, достав из холодильника молоко для хлопьев, я неожиданно для самого себя разрыдался. Только слезы и помогали мне дожить до следующей минуты. Я часами сидел на лужайке, высматривая кролика в кустах.

Иногда мы сами не знаем, что видим сны; мы даже вообразить не можем, что давно уже уснули.

Я до сих пор время от времени вспоминаю о ней.