Похищение чудовищ. Античность на Руси

Громкий чудовищный лай — известная с Античности характеристика Аидова пса. В 1790 г. А. Н. Радищев прославил некое чудище обло стозевно, использовав измененную строку из поэмы В. К. Тредиаковского в эпиграфе к «Путешествию из Петербурга в Москву». Тредиаковский в своем тризевном чудище совместил несколько античных бестий, включая Цербера. Но задолго до Тредиаковского такая мешанина нарочно устраивалась при создании эмблем, чтобы их символика была многослойной. Например, визгливо лающая Сцилла удачно переплелась с Цербером в западноевропейской эмблематике (такое соотнесение делает и Симеон Полоцкий, о чем уже шла речь в предыдущей главе). Для современного читателя набор персонажей может выглядеть довольно странно, но это типичный текст эпохи барокко: разные античные образы включены в новый назидательный сюжет как иносказания, поэтому Симеон собирает пестрый букет героев и чудовищ. Во-первых, там Геракл привязывает себя к мачте вместо Одиссея. Во-вторых, мореплавателю одновременно угрожают не только коварно поющие сирены, но и водоворот-Сцилла, а также голодные псы. Прямо на глазах у читателя псы эволюционируют и обретают независимость: из частей монструозной Сциллы они собираются в атакующего людей Цербера. Разумеется, все эти метаморфозы — просто цепи иносказаний, литературный прием. Но механика этих превращений была знакома и древнерусской литературе — создается все тот же пульсирующий, нагнетающий ужас образ зла, которое ежеминутно меняет свой облик. Сцилла и Цербер неоднократно смыкались в этом образе как близкие монстры с собачьими признаками.

Геракл и Цербер. «Овидиевы фигуры», XVII

Помимо сознательных совмещений, в русских текстах XVII–XVIII вв. возникает немало бессознательной путаницы. Хотя имя пса уже известно, приходится уточнять, кто он. В издании 1722 г. «Овидиевы фигуры» запечатлен сюжет: пена изо рта укрощенного пса превращается в ядовитую траву (аконит). В подписи с кратким рассказом о том, как «Геркулес Цербера вытащил из ада», есть пояснение для Цербера: «адскую собаку». Постепенно благодаря эмблематическим словарям становится более-менее понятно, что этот античный персонаж был связан с Аидом, имел три головы, а может, даже три хвоста. Змеиные головы иногда перемещались на собачьи и отвратительно плевались кровью — впрочем, все это довольно точно переведено и изложено по античным следам.

Но немного раньше, в конце XVII в., на русский язык Андреем Белобоцким переводится поэма «Пентатеугум» (книга 3-я, о которой сейчас пойдет речь, восходит к польским стихам Зигмунта Брудецкого и латинским — «О четырех последних вещах» — Иоганна Нисса). В ней тоже возникает Цербер, отнесенный, как это было принято в западноевропейском Средневековье, к стражам и мучителям ада.

Розжми, аде, рот собачый,
покажи страсти гегенны.
Цербере, з нуры выскочи,
троезубний псе бесенный
О гегене и муках вечных.

Пентатеуум

Этот Цербер неожиданно назван трехзубым, причем это его единственная внешняя характеристика. Для сравнения: латинский Цербер назван triformis (очевидно, речь о трех головах), а польский — troyrzędne (что могло обозначать три ряда зубов или три пасти). Андрей Белобоцкий прямолинейно переводит с польского, видимо, не понимая, как странно будет выглядеть чудовищный Цербер с тремя зубами. При этом переводчику все-таки известно, что такое адский пес (по-польски pies piekielny), и он свободно заменяет такое определение личным именем Цербера, если в источнике сказано иначе. К сожалению, по сравнению с оригиналом русский Цербер мало участвует в финальной части этой книги, хотя попутно все-таки сказано, что обжоры будут питаться в аду нечистотами адского пса. Зато вступительная сцена с пастью Цербера и воротами ада изображена Андреем Белобоцким достаточно ярко.

Зрелища из пасти

Итак, описания ада в поэме «Пентатеугум» начинаются чем-то вроде циркового фокуса: из собачьей пасти выпрыгивает собака поменьше. В латинском тексте между ними более явная параллель: Тартар — Цербер. В русском вход в ад предстает в виде собачьей пасти, откуда выскакивает демон-мучитель в виде легендарного пса. Создаваемая картина напоминает миниатюру из Цветника — иллюстрацию к рассказу о некоем иноке, который хотел убежать из монастыря, «но пес адский лаянием устраши его — и возвратися». Формально это всего лишь история о том, как монаха напугала какая-то черная собака, натравленная неизвестным старцем. Но инок говорит, что остался, поскольку понял: ему никак нельзя избежать «угрызения» этого пса вне стен монастыря. То есть видение с собакой оказалось символическим, пес дал представление о пасти ада, в которую неминуемо угодит этот человек, если не вернется. И на иллюстрации жуткий пес набрасывается на героя, выскакивая прямо изо рта, напоминающего пасть маленькой собаки.

Инок, испуганный псом. Цветник, XIX в.