Похищение Европы

— Когда умирала моя жена, я поклялся ей, что больше никогда не стану пить ракии, — сказал дед Чавдаров. — Я нарушил слово. И вот оно наказание. Допился, — вздохнул старик.

Ияри прямо взглянул в лицо старика и обрадовался, заметив на нём слёзы. Усы его больше не топорщились. Увлажнённые слезами, они обвисли и трогательно шевелились, когда старик говорил:

— Зачем же нужен тебе старый глупый грешник?

* * *

— Хотел ограбить моего отца, выродок? — спросил Спас.

Они усадили парня на землю, притиснув спиной к колодезному срубу, заставили держать ладони и ступни на виду. Чёрен, как дьявол, чужак поначалу смотрел на них, не опуская головы. Лишь ухмылялся порою, обнажая ослепительно белые зубы.

— Да и ограбил же! Посмотри, что я выгреб у него из карманов! — сказал Лазарь.

Сынок мадам Благи сосредоточенно перебирал добычу чужака. На примятой траве были рассыпаны пара перочинных ножей, серебряные ложки, несколько купюр разного номинала — неплохой навар для беженца. Спас пересчитывал деньги — евро, турецкие лиры, болгарские левы, пять долларов одной бумажкой. Среди прочего нашлась и пара мобильных телефонов. Один — дорогой смартфон в металлическом корпусе, с мёртвым аккумулятором. Другой — дешевенькое кнопочное изделие в пластиковом синеньком корпусе. Всё это богатство было разложено на куске бирюзовой материи, являвшимся когда-то сценическим костюмом танцовщицы по имени Елена.

— Ты беженец, выродок? — спросил Спас.

— Я не выродок. Моё имя — Шурали.

— Ты пришёл из Турции, Шурали?

— Я родом из Нангархара, но уже пятнадцать лет не был дома.

— Пожалуйся, — фыркнул Лазарь. — Все нищеброды любят жаловаться.

— Пятнадцать лет? — усмехнулся Спас. — Да тебе на вид не более тридцати.

— Так, — чужак кивнул. — Я воюю всю жизнь.

— Сейчас приедет Тео. Он разберется, — угрюмо заметила София.

Она стояла невдалеке с ружьём наизготовку.

— Не такой уж ты боец, раз мы смогли разоружить тебя, — сказал Спас.

— Я не желал вам зла, — сказал Шурали. — Не сопротивлялся.

— А кто ножиком махал, а? — спросил Лазарь.

— Этот предмет называется заточка, — заметил Спас.

— А ты хорошо говоришь на нашем языке, — добавил он, обращаясь к Шурали.

— Не на вашем. Вы говорите на русском языке. Но для вас он не родной.

— Только для меня! — скривился Лазарь. — Только я тут чистокровный болгарин!

— Заткнись, чистокровный! — рявкнула София. — Папа! Заточку изготовил его русский друг! Он упоминал его! Я слышала! Мы уже ловили его однажды и выпроводили за ров. Ууу, бандит! Сейчас приедет Тео. Он тебе покажет!

— Поздравляю тебя, Спас! София без ума от этого доморощенного вояки Теодора. Твоя дочь втюрилась в женатого мужика! — не сдавался Лазарь.

— А вот я сейчас!.. — София замахнулась на Лазаря прикладом, но Спас отнял у неё ружьё.

Он хотел продолжить допрос, но оставил свои намерения, заметив насмешливый, недобрый и заинтересованный взгляд чужака, устремлённый на его дочь.

— Это тот самый человек! Мы с Теодором выпроводили его за ров. Он говорил про какой-то город. Про войну. Про русского друга-предателя.

— Да. Мой друг Ибрагим Абдула погиб в Халебе, — спокойно подтвердил чужак.

Он сморгнул, но не вздрогнул, услышав металлический щелчок — Спас поставил ружье на предохранитель.

— Папа! Он вернулся из-за рва! А это, — София указала на бирюзовую тряпку. — Платье Елены. Вспомни, она танцевала в нём! Папа, он всё это взял у неё, а потом убил! Папа!!!

Спас задумчиво смотрел на чужака, пока тот пялился на его дочь с откровенным, плотоядным интересом. Тощ, неумело обрит, вероятно, голоден, а пялится на косу девчонки! Гнев, внезапный и горячий, заставил сердце бешено колотиться о рёбра.

— Ах, ты!.. — Спас замахнулся прикладом. — Посягать на наших женщин… Убью!..

— Я никого не убил, — быстро проговорил Шурали, опуская глаза.

— Да оставь ты его, Спас! — проговорил Лазарь. — Это дело полиции. Во всем виноват старик. Выжил из ума. Прогнал на ночь глядя женщину. Одичал тут на хуторе со своими лошадьми!

— Я не убивал, — повторил Шурали.

Спас смаргивал слёзы ярости. Глаза чужака оставались сухими. Он опускал голову, пряча улыбку. На вид парню действительно не более тридцати лет. Но сколько же раз на него вот так вот наставляли ствол? Наверное, он уж и привык. Так его не напугать, не остановить. Спас опустил оружие.

— Если бы ваш командир… начальник… забрал у меня мальчика… но он не захотел. И я вынужден был вернуться… Это он убил женщину… не я…

— Как это? — вспыхнула София.

Чужак не поднимал глаз. Рассматривал ствол ружья? Что-то замыслил?

— Бармалей прикрывался ребёнком, — сказала София. — А теперь мальчишка, наверное, уже мёртв. Так?

— Бармалей? — чужак поднял голову и с весёлой улыбкой уставился на Софию. — Я не знал такого слова. Бармалей!

* * *

Как он мог так сплоховать? Наверное, всё дело в том, что чужак избегал смотреть ему в глаза. Наверное, они стали слишком беспечны, слишком уверовали в свою мощь, единственный раз заставив его повиноваться. В отличие от своего отца, Спас не успел нажать на курок, когда чужак схватил его ружье за ствол и дернул на себя. Парень обращался с оружием, как ловкий эквилибрист.