Похищение из провинциального музея

- Фу-ты, как волнуюсь! С чего же начать? С самого Кубрина? Муж о нем часто вспоминал, их связывали сложные отношения...

По воспоминаниям художника в передаче Веры Брониславовны, владелец Путятинской мануфактуры был из того же теста, что и всем известные русские воротилы и меценаты Морозов, Мамонтов и Щукин.

Пушков не раз говорил жене, что русское купечество за короткий срок, отпущенный ему историей с конца XIX века по 17 год XX века, словно бы торопилось отформовать яркий тип чисто русского самодума, самовластителя и самодура. Русский купец походил на русского барина своими сумасбродными причудами, и, хотя отличался от барина деловитостью, в нем не победила западная буржуазность и самоуверенный практицизм. Вячеслав Павлович любил сравнивать фантазии американских миллионеров с теми причудами, на которые швырял деньги русский купец. Выходило, что у американца непременно есть свой эгоизм, а у Тит Титычей - чистая бескорыстная дурь девяносто шестой пробы.

Никанору Пантелеймоновичу Кубрину русские невесты не подходили. Он укатил жениться в Италию и действительно воротился очень скоро с супругой-итальянкой. Чтобы она не тосковала по южной теплой родине, Кубрин выстроил в Путятине дом - точную копию какого-то знаменитого палаццо во Флоренции. Строили дом мастера-итальянцы, мрамор возили из Италии.

Красавица итальянка умерла родами. Говорили, что у себя на родине она была служанкой в трактирном заведении, где ее и увидел Кубрин.

Когда молодой художник Пушков впервые попал в этот дом, итальянки давно уже не было в живых. Как-то Пушков спросил хозяина, зачем он, сооружая флорентийское палаццо, заставил строителей выкопать такие глубокие подвалы, в хозяйстве вовсе не нужные.

"Как же без погреба? - усмехнулся Никанор Пантелеймонович. - Уж не думаешь ли ты, что итальянцы живут без припаса, на фу-фу? У них подвалы поболе наших. Они жаднее нас, старой жилетки не выбросят. Поехал бы да поглядел, какие они запасливые..."

Кубрин слов на ветер не бросал. Он дал Пушкову деньги на поездку в Италию с единственным условием произвести обмер подвалов во всех примечательных зданиях. Это капризное условие художник выполнил со всем педантизмом, на какой только был способен. Кубрин, не глядя, сунул его отчет в шкаф и забыл все подвалы на свете. К Вячеславу Пушкову этот самодур был по-своему привязан, помогал ему и дальше - до того дня, как Пушков отказался продать портрет Таисии.

Он писал "Девушку в турецкой шали" в доме Кубрина, в том зале, где сейчас размещена экспозиция по истории Путятинской мануфактуры. Потом Пушков увез портрет в Петроград и не собирался его выставлять. Но следом за ним в столицу явилась Таисия и настояла, чтобы "Девушка в турецкой шали" была выставлена. Дочь Кубрина привыкла, чтобы все ее желания исполнялись и все сумасбродные поступки сходили с рук. Она стала появляться на выставке, накинув на плечи турецкую шаль, стоившую баснословных денег. Дурацкие слова насчет сходства с Настасьей Филипповной толкнули Таисию на дикие скандальные выходки. Вячеслав Павлович очень страдал. Он был человеком самых строгих правил и любил Таисию, но Кубрин на его официальное сватовство ответил самым грубым отказом. Вот, собственно, и весь роман художника с девушкой в турецкой шали. Однако Таисия распускала о себе и Пушкове самые невероятные слухи. Вячеслав Павлович никогда не рассказывал о причине разрыва с Таисией, но разрыв был ужасный. Целый год он не мог взять в руки кисть, не мог даже войти в мастерскую. Этим, очевидно, объясняется, почему он потом спрятал "Девушку в турецкой шали" и никому никогда больше не показывал.

- Да уж, - посочувствовал Колосков, - досталось ему, бедняге.

- Из жизнерадостного общительного человека он превратился в неистового отшельника, - грустно кивнула Вера Брониславовна. - Не было на свете человека добрее его, но он мог обидеть более жестоко, чем самый бессердечный эгоист. Ему всегда было безразлично, что он ест и имеется ли вообще в доме черствая корка хлеба, но иногда он мог раскричаться из-за жесткого мяса, подгоревшей картошки... И все эта женщина...

Ольга Порфирьевна сочувственно поймала руку Веры Брониславовны. Прежде вдова никогда не жаловалась, что ей приходилось терпеть обиды от Пушкова, рассказывала о нем только самое хорошее. Вера Брониславовна вышла замуж за Пушкова в середине двадцатых, и ее портретов он не писал. Он тогда увлекался старой уходящей Москвой и спешил запечатлеть улочки, дворы, церкви, Москву-реку и московские типы.

Машина катила по главной улице Путятина. Высадив Колоскова у горсовета, где уже никого не было, кроме дежурного милиционера, шофер повернул к гостинице. Потихоньку от него Вера Брониславовна шепнула приятельнице, что дорога ее все-таки ужасно измотала, она себя чувствует совершенно разбитой и завтра наверняка не встанет с постели.

- Полежите! Непременно полежите! - посоветовала Ольга Порфирьевна, скрывая радость.

Шофер собирался и ее довезти до музея или до квартиры, но Ольга Порфирьевна категорически отказалась.